Пашка покосился на дядю. Федор Николаевич стоял понурившись. Чувствовалось, он бы дорого дал, чтобы позорной этой сцены не было. У Пашки шевельнулось даже чувство жалости к дяде, но, как ни странно, раскаяния Зыков-младший не чувствовал. Он-то здесь при чем, если разобраться по справедливости? Разве он хозяин тут? Это все дядюшка…
А Федор Николаевич вдруг закряхтел, но как-то нелепо и потому смешно задвигался. Наконец сердито плюнул себе под ноги и так же сердито бросил племяннику:
— Что ж ты молчал, губошлеп?! Слово за слово, глядишь, я бы и образумился… Где теперь найду гордеца твоего?
— Да как же я мог остановить вас?! Вы сами посудите. А искать теперь!.. Это ведь не шуточки! Москва — эвон какая!
— Эка, Москва! Сам ты хорош, посмотрю на тебя… У меня, можно сказать, родимое пятно прошлого, а у тебя-то оно откудова? Ты об этом подумал, или совесть с балыком осетровым проел?
Пашка вспыхнул. Откуда дядя прослышал про того проклятого осетра? Неужто мать растрезвонила? Не может того быть.
— Дак я что ж… Сам на птичьих правах…
Три дня Федор Николаевич искал Бориса: но парень как в воду канул.
Сам Пашка дружка своего не искал; он был почему-то уверен, что рано или поздно они встретятся, только ему хотелось бы, чтобы не раньше того времени, когда он, Пашка, преодолеет все трудности. И уж если быть откровенным до конца, теперь он в глубине души был рад, что стал токарем, это в какой-то степени сравняет его с Дроздом. Они будут идти почти рядом, но не вместе. А будущее покажет, кто окажется впереди.
В этой мысли он еще более утвердился, когда на глаза ему попалась статья в газете: в ней рассказывалось о работе на заводах Северо-Американских Соединенных Штатов, приводились скорости резания металла. И, как выяснилось, увеличение скорости зависело прежде всего от резцов и способов их заточки. Назывались цифры, на первый взгляд неправдоподобные, — чуть ли не в десять раз можно увеличить скорости резания…
Пашка, правда, и раньше слышал, что скорости резания у них на заводе очень малы, тормозит система трансмиссии, но этой системе осталось не так уж долго жить. Завод богатеет, и будто бы уже заказаны через наркомат заграничные станки, которые в свое время будут доверены лучшим из лучших работников завода. Правда, не очень-то скоро все это произойдет, по такая затяжка, откровенно говоря, вполне устраивала Павла Зыкова — сейчас пока еще он не стал таким мастером, чтобы мечтать о заграничном станке…
А Борис Дроздов уже и перестал думать о предательстве Пашки — боль его и обида ушли куда-то вглубь и на той глубине будто растворились. Даже хотелось пойти, узнать, как он живет. Но работа на заводе становилась все напряженней и интересней; трудился Борис хорошо, ему доверяли, и прошлое отодвигалось, уступая место настоящему.
Однажды Разумнов попросил Бориса зайти к нему после смены. Удивленный и немного встревоженный этим вызовом, Борис не заставил себя долго ждать. Разумнов выглядел удрученным. Ответив на приветствие Бориса, он долго молчал и наконец спросил:
— Слушай, Дроздов, я могу на тебя положиться?
Удивленный вопросом, Борис лишь молча кивнул. И доверительное «ты», и непривычно хмурый вид кадровика его озадачили.
— Я хочу доверить тебе историю моего друга, Ивана Федосеевича Вальцова.
С этим, неведомым Борису Вальцовым, Разумнова связывала давняя дружба. Оба моряки, вместе были в Питере в октябре семнадцатого года, вместе громили Корнилова, потом Врангеля. У обоих были рабочие специальности: Разумнов — токарь, Вальцов — слесарь. Но в мирные дни пути их разошлись. Ивану Федосеевичу партия доверила руководящие посты, до недавнего времени он возглавлял в Москве мясокомбинат. Но примерно год назад вокруг Вальцова началась какая-то непонятная возня. На завод зачастили комиссии, правда, все они уходили, злоупотреблений не обнаружив.
Но тут странный случай. Жена Вальцова, Наталья, не так давно заявила, что терпение ее лопнуло и она не допустит, чтобы ее муж превратился в тощую дворнягу, она сама будет носить ему обед на комбинат, будет кормить домашней едой, чтобы поддержать его силы.
— Чем тебя не устраивает стройный джигит? — рассмеялся в ответ Иван.
— Джигиты те, видно, трехжильные, а тебя ветер вот-вот с ног сшибет. Вспомни, когда мы в последний раз были мужем и женой, товарищ директор.