Ей не хватало денег и власти, чтобы жить так, как мечталось, и смелости и освобождения от условностей, чтобы использовать себя как ключ к достижению той самой жизни.
Она была полна идей и сил, но склоняла голову перед словами Надо, Запрещено, Полагается.
Я восхищался ей, я жалел ее ...и очень быстро стал ненавидеть за то, что всегда возвращался к ее дому.
Мы поймали друг друга: она никогда не смирилась бы с тем, что я желал и получал других женщин.
Я не мог понять, почему неделя без нее превращается в персональный, разбавленный нотками дурманящего веселья или одуряющей меланхолии ад.
Она прогоняла меня - но всегда с отчаянной смелостью защищала, если кто-то смел трепать мое имя.
Я уходил - но только ей я мог верить.
Как, каким чутьем она узнала, что доведенные до предела мужья и отца города устроили мне ловушку? Как, каким образом она удавила гордость и пригнала лошадей прямо к дому, в тот момент, когда я выбирал между прыжком из окна второго этажа и пулей промеж ног от ломающих дверь мерзавцев?
Хотя... с их точки зрения мерзавцем был я, полагаю..
- Сюда, негодяй, - приказала она, тень во тьме, закутанная в мужской плащ, с надвинутой на лоб широкополой шляпой. - Сюда, я поймаю.
И я поверил. Я - сшитая у лучшего портного рубашка, пальцы, унизанные перстнями, жажда наслаждений, - я поверил ей, хрупкой женщине с тонкими белоснежными кистями.
И она действительно поймала - сжала в объятьях и рухнула спиной на грязную мостовую, под копыта удивленных коней.
Она всегда ловила меня.
Я всегда воплощал все самые безумные идеи, что шептал демон за ее плечом, и иногда клал орхидею ей на подушку.
Белую и нежную, как ее кожа.
Могу я побыть сентиментальным?
А потом, доведенная ревностью до отчаяния, она нашла мой дневник - пошлая, дурная, такая человеческая привычка доверять свои мысли и тайны куску бумаги сыграла со мной дурную шутку.
Никакие условности и нормы поведения не могли помешать ей перевернуть все в моих комнатах вверх дном - не стесняясь ни капли, зло, яростно, с особым наслаждением разбивая и ломая самые изящные и дорогие мне вещи.
Тень демона за ее спиной, за спиной той, что была измучена мной так, что сама стала похожа на тень.
Я пришел в тот момент, когда она прочла о талисмане, я был пьян и готов убить ее, а она обрушила на мою голову канделябр и сломала два ребра, от души отпинав, пока я корчился на полу.
... Талисман... Старинный амулет, что дает силу очарования, силу исполнять свои желания, неуязвимость, смелость и долголетие, десятки лет неувядающей молодости. Мне, с мои бессмертием, десятки лет были ни к чему, но очарование и бесстрашие не раз спасали мою жизнь и мои.. мечты?
Мы помирились в тот вечер.
Я морщился от боли при каждом вздохе, она слушала историю о том, как меняется мир, сознание и приоритеты, когда ты живешь уже не одну сотню лет, а я узнал, как невыносимо желать - и не иметь возможности жить так, как зовет сердце.
Она простила меня, а я пообещал никогда не оставлять ее одну.
Столько лет позади, столько пройденных историй, столько сломанных и рожденных жизней - а я как последний глупец повел себя так опрометчиво, попался в самую крепкую и в самую простую ловушку любви, искренности и безотчетного отдавания себя другому человеку.
Мне.
Да, так просто, со вкусом и наивно.
Тому, кто бессмертен и наелся жизнью, не стоит давать никаких обещаний.
Бесславно, очень по-человечески.
Как когда я еще просто был.
Кажется, что повеяло холодом. Должно быть, там, наверху, уже ночь. Тихая, неприятная, темная ночь. Ветер, вероятно - заунывный, беспристрастный, чужой. Нервные деревья, запах корицы и гнильцы, шорохи и тени.
Тени...
Мне не хватает возможности взять в руки скрипку и пройтись смычком по натянутым нервам слушателей - в тот, последний вечер я был хорош как никогда.
Я начал играть для Изоль, а закончил - для нее, интересно, поняла ли она, что я хотел сказать?
О как, горели ее глаза, какая боль и ненависть были в них - зачем же мучать себя, неужели она не могла не увидеть меня снова?..
Изоль - воплощение невинности, чистоты и доброты, тронувшие даже мое сердце.
Изоль - прекрасный цветок, чьё увядание, конечно, огорчит меня, но не так, как если я увижу, как угасают ЕЕ силы , как размывается тень за ЕЕ спиной.
Пара десятков лет домашней жизни, разнообразия ради. А потом - упомянутое уже увядание и мой побег. Нельзя же бесконечную молодость постоянно списывать на прекрасное здоровье. Пару сотен лет назад меня признали колдуном и даже пытались сжечь на костре...