Федот очнулся привязанным к столу. Отрубленные пальцы пульсировали, и боль отдавалась в зубы. Воздаятель скосил взгляд на кисть, замотанную кровавой тряпкой, и увидел ведьму. Молодая, лет тридцати, не больше. Она всё ещё была одета в деловой костюм, прическа растрепалась, макияж остался в прошлом, но красота не ушла.
— Я не хотела, — сказала она, заметив внимание Федота. — Не хотела. Он просто на меня сорвался. Он всегда ко мне придирался, а тогда просто все границы перешёл. Собрал всех и стал унижать меня. Весь этаж смотрел. Они улыбались! Смеялись. Я не выдержала. Не выдержала.
— Всегда есть оправдания, — процедил Федот. — Всегда.
Он подёргал руками, проверяя узлы.
— Я хотела просто жить, как вы все. Просто жить.
Ремни держались крепко.
— Вы убили Макара… Он был хороший…
— И ты отдала его князю.
Анна поникла, получив эту пощёчину. Спрятала лицо в ладонях.
— Раскаяние может спасти не жизнь, а душу. Твою душу, Анна.
— Её не спасет никто, — подняла она на него взгляд малахитовых глаз.
Ведьма поднялась со стула, подошла к столу и опёрлась на него ладошками. Смотрела Померанцева внимательно и грустно.
— Со мною этот фокус не пройдёт, — предупредил её Федот. — Господь меня не покинет.
— Я не хочу быть одна, — словно оправдалась она. Нависла над его лицом. От неё пахло корицей и ландышами. Грудь ведьмы коснулась его груди. Федот попытался отстраниться, закрутил головой.
Мир задрожал, потемнел. В нём остался только ждущий взгляд и сотворённые для поцелуев чувственные губы.
— Я ошиблась тогда, когда отдалась князю. Один раз я поступила плохо, а потом пыталась жить иначе. Но вы мне не дали.
Федот заскрипел зубами от боли — на тело будто вылили ведро кислоты. Что-то зашипело и захлопало, лопаясь. Воздаятель повернул голову. Рука бугрилась нарывами, крошечные вулканы вспухали под кожей и взрывались, выплескивая наружу гной, от которого становилось ещё больнее. Внутренности сжались в тугой комок, и воин Господа, не ожидая того от себя, обмочился.
Он ясно понял, что умрет. Ярко, болезненно осознал — насколько же обречен. И вдруг сквозь муки тела остро почувствовал страдание души. Как же остро ему захотелось ещё раз увидеть сына, посадить его на колени и почитать вместе. Увидеть, как он познает мир, как улыбается. Захотелось посетить могилу отца и вспомнить, как они вместе рыбачили ещё в те времена, когда не было никаких ведьм и уж тем более воздаятелей. Захотелось вернуться в их родную деревню и пробежаться по полю до речки.
Всё ушло. Всё исчезло. Ничего больше не будет. Кроме боли.
Он зашептал слова молитвы, а вскоре перешел на крик, чтобы хоть так заглушить пожар внутри. Чёрная едкая сила рвала его мышцы, слова захлебывались от горько-соленых слюней. Что-то вспыхнуло во рту, и раскрошенные зубы посыпались ему в глотку.
Федот закашлялся, захрипел. А вулканы всё извергались.
Ведьма открыла рот, приблизила влажные губы к его устам и там, за белым мрамором зубов, заклубился свет. Боль рвала Федота на части, не было ничего кроме боли.
— Всё прекратится, — прошептала ведьма. — Просто скажи «да» и всё прекратится.
Федот плюнул в неё молитвой, и тут же запищал, как сломавший лапу щенок — с хлюпаньем лопнул его правый глаз. Захрустели раскалывающиеся изнутри кости. «Скажи да, скажи да, скажи да» — твердила ведьма.
Федот хрипел, шамкал, шипел воззвание к Богу, а тот молчал. Тот ждал чего-то.
И тогда на пике мук из уст само вырвалось последнее, слабое:
— Да.
Холодный поцелуй коснулся его губ, прогоняя боль. Свет бурливший за ведьмиными зубами полился внутрь Федота, и воздаятель подался вперед, принимая его в себя с собачьей благодарностью, шепча слова страшной клятвы, которую и не знал никогда. Кто-то шевелил губами за него, и останавливать незнакомца не хотелось. Потому что поздно было уже что-то останавливать.
За окном вновь шумел дождь. В комнате воняло гнилым мясом и кровью. Перерожденный Федот лежал на мокром столе, глядя прямо перед собой широко раскрытыми, преисполненными отчаянья глазами. Его излеченое скверной тело чуть приподнялось, выпуская наружу паучьи лапы.
Где-то в глубине Геенны Огненной зловеще хохотал Макар.