Meine Seele muss Prachtung haben[4].
Бог есть символ чего-то, что может принимать и другие формы, например, форму высокой поэзии.
Если разум — зал, в котором мысль — некий говорящий голос, это должен быть чужой голос.
Каждому оригинальному художнику нужно иметь мужество оставаться дилетантом.
Романтизм в поэзии все равно что декоративное в живописи.
Великое стихотворение — это освобождение от реальности.
Литература основывается не на жизни, а на предположениях относительно жизни, в числе которых и данное предположение.
Романтик — первая фаза сумасшествия (в необидном смысле).
Поэт — это бог. Вернее, юный поэт — бог, старый поэт — бездомный бродяга.
Поэтическое ви́дение жизни шире, чем любое стихотворение; понимание этого — начало понимания самого духа поэзии.
Жизнь интересна; помимо этого, в ней ничего нет.
В конце концов, воображаемый мир полностью лишен интереса.
Не стоит тратить время на то, чтобы быть современным, — есть много куда более важных дел.
Человек, задающий вопросы, стремится достигнуть такой точки, когда больше не нужно задавать вопросы.
Легче копировать, чем думать, — отсюда мода.
Кроме того, сообщество оригиналов уже не сообщество.
Поэзия есть исцеление разума.
Нет ничего более неприемлемого для американской литературы, чем ее английские истоки, ведь у американцев другая, не английская восприимчивость.
Поэзия — реакция на ежедневную потребность привести мир в порядок.
От стихотворения не требуется, чтобы оно имело смысл; у большинства вещей в природе его нет.
Новизна (а не новинка) — может быть, высшая индивидуальная ценность в поэзии. Даже показушная новизна новой поэзии имеет свою ценность.
Достоинство в поэтах так же утомительно, как и в прочих людях.
Искусство намного шире, чем область прекрасного.
Слабость сюрреализма в том, что он выдумывает, а не открывает. Сказать, что устрица играет на аккордеоне, — значит что-то выдумать, а не открыть.
Великий источник поэзии заключен не в другой поэзии, а в прозе, в реальности. Но требуется поэт, чтобы открыть поэзию в прозе.