***
Мы договорились, что Сеня встретит меня в «Джиэфкей». Я умудрилась проспать весь перелёт и вышла из самолёта помятая, как та пионервожатая.
Сеня ждал в зале прилёта, с табличкой для надёжности. Он оказался не таким, как на фотографии. Со своими печальными глазами в чёрных ресницах Семён выглядел трогательным как оленёнок. Таких и называют «ласточка-мальчик»: парнишку хочется если не усыновить, то назначить в младшие братья.
- Маша?
- Она самая. Привет... - отчего-то я смутилась.
- Привет... - Сеня замешкался, будто решал какой-то важный для себя вопрос.
- Берём чемодан и едем?
По дороге я пыталась разглядеть Америку из окна Сениной «Хонды» и не увидела почти ничего. Рекламные щиты на английском, пальмы и не по-нашенски гладкое шоссе. Затем шоссе кончилось, и Сеня объявил: «Бруклин».
Бруклин оказался смесью одно- и двухэтажных полукукольных домиков с кирпичными многоэтажками. У одной из них Сеня припарковал «Хонду», посмотрел на меня и спросил:
- Страшно?
- Страшновато, - уточнила я.
- И мне, - признался Сеня. - Даже поджилки трясутся. Ладно, пойдём, нам на шестой этаж.
Дверь открыла невысокая полная дама в очках и с чёрными кудрями.
- Мама, познакомься. Это Маша, моя невеста, - представил меня Сеня.
- Ах, да я знаю же, что это Маша, неужели ты притащишь с собой ещё кого-нибудь? - мама всплеснула руками.
- Маша, это моя мама, Розалия Наумовна.
- Очень приятно.
- Проходи, проходи, деточка. Устала, небось, с дороги. И проголодалась, конечно. Ничего, я уже и на стол накрыла.
Розалия Наумовна ворковала, не переставая, а я даже затылком ощущала внимательный, одновременно и оценивающий, и тревожный взгляд.
После ужина мы смотрели детские фотографии Сени - два толстых альбома. На язык так и просилось: «Андель, чистый андель». Незаметно натикало девять.
- Сенечка, а как вам постелить? Раздельно? Или?.. - поинтересовалась Розалия Наумовна.
- Раздельно! - ответили мы в один голос.
- Вот и славно, - разулыбалась потенциальная свекровь.
Полночи я ворочалась в рефлексиях, и в седьмом часу утра подскочила с постели - готовить жениху завтрак. На кухне уже сидела Розалия Наумовна в бордовом халате - пила чай.
- Доброе утро, деточка. Что ты так рано?
- Доброе утро, Розалия Наумовна. Вот, решила завтрак Сене...
- А-а... Ну, давай-давай, не буду мешать.
Розалия Наумовна пила чай и «не мешала» тем же цепким, оценивающим взглядом, что и вчера. Хлопоча мордой, я поджарила омлет по-гречески, поставила вариться кофе и извлекла из холодильника грейпфрутовый сок. Через полчаса жених явился из душа, подмёл завтрак, наскоро оделся и ускакал в свой банк, а я подверглась допросу с пристрастием.
- Бабель, - перечисляла я любимых писателей, с трудом удерживаясь, чтобы не загибать пальцы. - Фейхтвангер, Севела, Шолом-Алейхем, Ремарк, Вайнеры, Ильф и Петров, Рыбаков, Эренбург.
Розалия Наумовна благосклонно кивала - в Москве она преподавала литературу в старших классах.
- Эйзенштейн, - перешла я от литературы к кинематографу. - Мейерхольд, Бернес, Гердт, Казаков, Фрейндлих...
***
В садик через дорогу от дома мы отправились к полудню.
- Маша, - представила меня Розалия Наумовна дородной грозного вида старухе с красным вислым носом и не менее красными борцовскими ручищами. - Маша с Сенечкой, они, э-э...
- Одесситка? - басом громыхнула старуха.
- Москвичка.
Старуха поджала губы.
- В Москве что ж, ещё евреи остались?
- Остались, - неуверенно подтвердила я. - Не очень много.
- Это хорошо, - не уточнив, что именно хорошо, кивнула старуха. - Садись, деточка. Тьфу, вон опять идёт, чтоб он сгорел.
- Кто идёт? - эхом откликнулась я.
- Гутгарц.
Я оглянулась. Гутгарцем оказался плешивый сутулый старикан, остроносый и с бегающими глазками под мохнатыми седыми бровями.
- Проходите, Михаил Исаакович, - напутствовала старикана Розалия Наумовна. - Ступайте, ступайте, нечего вам здесь задерживаться.
- А это кто у нас будет? - проигнорировал напутствие Гутгарц, уставившись на меня.
- Это Маша, Сенечкина невеста. Всё? Идите уже.
- Невеста? - удивился Гутгарц. - Надо же. То-то, я смотрю, пигалица нездешняя. И - к ребе не ходи - шикса.
- Сами вы шикса! - негодующе выкрикнула я, пока дородная старуха хлопотала вокруг схватившейся за сердце Розалии Наумовны. - Шлимазл, вот вы кто. Идите отсюда в тухес.
***
Незаметно прошёл месяц. Как-то вечером Сеня с заговорщицкой физиономией вывел меня погулять. В первом попавшемся ресторанчике усадил за столик, принял торжественный вид и заявил:
- Маша, ты таки нравишься маме.
- Да?
- Нравишься. Поэтому я предлагаю... осуществить главную часть договора.
В мэрии нас расписали за полчаса. В русском ресторане на Брайтоне, куда мы отправились праздновать событие, Сеня проглотил одну за другой три рюмки водки и сказал:
- Теперь мы съедем от мамы.
- Как съедем? - ошеломлённо спросила я. - Она что же, будет не против?
- Ещё как против. Только ей придётся смириться.
- М-м?.. - я подняла брови.
- Маш, я прожил с мамой тридцать лет. И устал от этого. Да-да, она вырастила меня и дала образование. Своим нынешним приличным положением я во многом обязан маме. Тридцать два года я был ей хорошим сыном. Послушным. Я даже женился, чтобы угодить ей. И - хватит. Достаточно.
- Мама, мы собираемся переехать, - заявил Сеня едва переступив вечером порог. - Хотим жить отдельно.
- Азох-н-вей! Сенечка, неужели тебе здесь плохо? - всполошилась Розалия Наумовна.
- Хорошо. Но молодожёнам, - Сеня чуть заметно покраснел, - нужно жить отдельно.
Розалия Наумовна была великолепна. Она увещевала, заклинала, взывала к Сениным уму, чести и совести и даже попыталась прилечь в обморок. Сеня был вежлив, но непреклонен. В конце концов, побеждённая Розалия Наумовна удалилась в спальню, прижимая к глазам платок.
Через неделю мы перебрались в трёхкомнатную квартирку за несколько кварталов.
- Завтра у нас вечеринка - объявил Сеня, едва грузчики, расставив мебель, удалились.
- Новоселье-пати?
- Вроде того. Будет только один гость.
- Ишь ты... Вам какой ужин: еврейский, французский, итальянский, немецкий, русский? Китайский не проси, в восточной кухне я не копенгаген.
Сеня как-то странно посмотрел на меня.
- Э-э... на твой вкус.
Следующим вечером Сеня пришёл в сопровождении высокого и плечистого синеглазого брюнета. Сливки генофонда, а не брюнет. Я прочитала про себя коротенькую матерную мантру и постаралась улыбнуться приветливо. Брюнет взглянул так скептически, что я обиделась.