- Ты понимаешь, что сотворил?
Риторический вопрос.
- Давай я отвечу тебе. Сразу. Да, я внес коррективы в карту поставок, и мое... изобретение оказалось на всех рынках планеты. Да, я сделал это сознательно и да, отгрузка шла все три года. Да, абсолютно во всех препаратах, даже примитивном глифосате. Да, я спланировал это заранее, и нет, я ни о чем не жалею.
Адмирал ничем не выдает собственных чувств.
- Ты же... убил...
- Человечество?
Звучало неестественно.
- Жизнь - всего лишь химия, - тихо констатирую я, допивая кофе, - давай не будем лгать и называть это "предательством" или "изменой". Тридцать лет я убивал граждан этой страны по вашей программе. За убийство ее врагов мне дали Премию Мира - восхитительный цинизм. "Накормить всех голодных", "сверхдоступные средства защиты растений", "новая эпоха земледелия"... А знаешь, как это работает? Нет? Это называется отставленной нейротоксичностью - необратимые поражения нервной системы, но симптомы проявятся лишь годы спустя. Это удобно. Народы вымирают сами по себе: от гепатита, неврита, эпилепсии. Чисто, быстро, без всяких разрушений.
- Вы сами создали систему, - продолжал я, вздохнув, - все эти комиссии, лаборатории и эксперты... Я мог удобрять землю хоть обогащенным ураном - они бы согласно кивали и бегали в Лэнгли за гонораром. Мне оставалось лишь обратить ваше оружие против вас.
- Но почему? Ты мог мстить мне. Зачем... это безумие?!
Это кажется очевидным.
- Потому что виновны не люди, а Система. Можно убить отдельных людей, но Система вечна. Ее нельзя победить, она давным-давно превратилась в самоподдерживающийся организм. Он не зависит от личностей, это - сговор всего человечества. Заговор социума на самообман.
Откидываюсь на спинку стула, выдерживаю дуэль взглядом. Адмирал вынимает и кладет на стол наградной "Кольт".
- Я арестую тебя. За преступление против человечества.
Мне все равно.
- Посмотри на нее. Ее нервная система истощена, она не доживет до двадцати пяти, и я бессилен это изменить. Так зачем мне мир, в котором не будет ее?
- Вы - чудовища. Вы оба.
- Да. Но нас породили люди. В этом - беда.
Адмирал рывком поднимается. Стул падает, звенят нашивки, а мне в лицо заглядывает холодный ствол сорок пятого калибра. Яркая вспышка обжигает кожу, отбрасывает голову, отзываясь в затылке и шее щемящей болью. Успеваю зажмуриться в последний момент. Цежу сквозь зубы ругательство, открываю глаза и вижу семь маленьких звездочек. Миниатюрная, изящная ручка поворачивается и сквозь пальцы на стол капает расплавленный металл - остатки томпаковой оболочки и свинцового сердечника пули.
Адмирал пятится, спотыкается об опрокинутый стул и, едва не упав, опрометью кидается прочь. Мир улицы смыкается телами бронетранспортеров, наводняется гвардейцами с автоматами, гремит, рявкает окриками мегафонов. Лука выпрямляется, шагает вперед и выставляет руки, точно упираясь в невидимую стену. Грохот выстрелов, звон стекла, крики и скрежет металла...
Я закрываю глаза.
***
...Даже в Балтиморе дождь не вечен.
Мы гуляем по мокрым аллеям парка Паттерсон и кормим птиц. Призрачный свет просачивается сквозь разрывы туч, окутывая хрупкую, изящную фигурку Луки. Едва заметная таинственная улыбка на губах, осторожные, грациозные движения руки. Обнимаю ее за плечи и не хочу отпускать. Не могу. Не имею права.
Потом сижу на скамье, а Лука отдыхает рядом, положив голову мне на колени. Поглаживаю ее волосы, щеку, едва-едва касаюсь пальцами губ, заглядываю в бездонный омут глаз. Она улыбается, и тусклый облик небес обретает глубину и пронзительность в ее взгляде. А я говорю - долго, очень долго. Точно на исповеди. Рассказываю о том, что почти забылось, стерлось из памяти, ушло навсегда. О голодных годах детства, когда жил с отцом на чердаке многоэтажки и помогал чинить стиральные машины и старый грузовичок, на котором мы ездили к заказчикам. А еще у нас был пес. И голубятня на крыше. Но потом кто-то из жильцов дома написал жалобу, и голубей пришлось продать.
- Я хотел выпустить их, - признаюсь я, - думал, они улетят, станут свободными. А отец сказал, что это бесполезно.
- Почему? - тихо спрашивает Лука.
- Потому что они были ручными, - вздыхаю я, - и уже не могли без людей. Но я все равно пробовал. Много-много раз. Это казалось мне несправедливым, подлым, бесчестным. Но я так и не смог ничего изменить...
Пальцы Луки касаются моей небритой щеки, а я смотрю ей в глаза и чувствую, как оживает что-то в пустоте, заменившей мне душу.
Одинокая капля бежит по лицу - начинается дождь...
<p>
2012 г.</p>