– Привет, родная. Мы на месте. Всё нормально, не волнуйся.
Карина, распахнув створку окна, стояла под потоком леденящего зимнего воздуха. Он остужал тёплые слёзы, катившиеся по щекам вопреки улыбке.
– Привет, Слав... Очень, очень рада тебя слышать...
Родной голос согрел ей сердце ласковой хрипотцой (может, простыла в дороге?):
– И я рада. Как ты там?
Слёзы катились остывающими струйками, фонари кололи глаза лучиками, улыбка дрожала.
– Всё хорошо, Слав... Скучаю по тебе. – Ком величиной с этот тёмный, мерцающий огнями город мешал говорить, пытался задушить улыбку, но у него не получилось.
– И я скучаю. Ты только не тревожься там, ладно? Не переживай.
Как она могла не тревожиться? Как могла не посылать затянутому тучами небу молитвы? Она не выбирала эту долю, та сама выбрала её. Просто пришла к ней в чёрной бандане с «Весёлым Роджером» и сказала: «Ты – моя. Отныне и вовек». И сил противиться не было.
– Слав, у тебя голос хриплый... Ты не простудилась там?
Смешок на том конце линии – далеко, на Кавказе. Раз она могла там смеяться, значит, всё не так страшно... наверно.
– Нет, солнышко. Связь, наверно, плохая.
– Точно?..
– Точно. Всё нормально, маленькая. Я ближе к Новому году ещё позвоню. Никаких посиделок с подружками, поняла?
И Слава тоже тревожилась за неё, Карина слышала это в каждом слове, в каждой интонации. Она боялась оставлять её одну.
– Да, Слав... Не беспокойся, я извлекла урок. Пошли они все к чёрту.
– Вот и умничка. Всё будет хорошо. Люблю тебя.
По телефону Слава всегда была сдержанной, не позволяла себе нежностей, будто боялась, что кто-то услышит и что-нибудь заподозрит. Но не сейчас. Наверно, никого не было рядом, а может, она просто поняла, что всем, в сущности, плевать.
– И я тебя люблю, Слав... Очень-очень.
Карина существовала от звонка до звонка. Её сердце впадало в ледяной анабиоз и оживало только тогда, когда в динамике раздавался родной голос. И оно оттаивало, пульсировало, толкало тёплую кровь: «Жива...»
А потом она обнаружила себя на странном, пустом и мрачном вокзале, полуразрушенном, будто из какого-то фильма о конце света. Под ногами хрустели осколки и обломки, а из дождливого холодного мрака на неё надвигался поезд – жуткая, чёрная махина, дышащая бедой. Дверь грузового вагона открылась, и люди в форме вытащили на перрон длинный деревянный ящик.
– Распишитесь, – сказали Карине.
Она трясущейся рукой поставила закорючку, и её оставили под дождём с этим ящиком одну. «Груз 200», – вертелось в голове, наползая пеленой кошмарного звона. Карина подняла крышку, и капли дождя заблестели на мертвенном лице Славы. Веки и губы были сурово сомкнуты. Навсегда...
Она бегала по этому апокалипсическому вокзалу, кричала, рыдала, звала на помощь. В буфете за столиком пили водку какие-то мужики.
– Помогите, – кинулась она к ним.
– А бутылочку поставишь? – прищурился один из них, пузатый, как тот дядя – недобросовестный жилец. Карина обомлела: да это он и был!
Она пообещала всем по «пузырю». Мужики взвалили ящик на плечи, и началось долгое блуждание по лабиринту улиц под дождём. Карина вдруг напрочь забыла, где живёт. Мужики устали и разбрелись кто куда...
Карина куда-то звонила, плакала в трубку. Приехала грузовая «газель», и вскоре ящик стоял в комнате на двух табуретках. В квартире толклись незнакомые люди, ели, пили и разговаривали о своём, не обращая внимания ни на Карину, ни на ящик... На диване перешёптывались тётеньки. И вдруг зазвонил телефон.
Семь утра, за окном – сырой весенний рассвет. Размазывая по лицу слёзы и неукротимо вздрагивая от рыданий, Карина поднесла надрывающийся телефон к глазам. Звонила Слава.
– Что у тебя с голосом? Карина! Ты плачешь?
Карина рыдала уже от счастья.
– Всё хорошо, Слав...
– Так, выкладывай. Что стряслось?
– Ничего... Правда ничего. Мне просто сон... сон дурацкий приснился.
Она не стала пересказывать этот сон – просто слушала голос Славы и тонула в нём. А вечером позвонила Наташа.
– Я к тебе заеду, – загадочно сказала она.
Жена дяди Виталика приехала через час – с букетом цветов и огромной шоколадкой.
– Это от Славы. Шоколадку она просила купить самую большую, какую только можно найти... И обязательно с орехами.
А в телефоне Карину ждало письмо:
«Солнышко, пожалуйста, не плачь. Я тебя люблю. Целую крепко».
Не разреветься было невозможно.
Май взорвался душистым ураганом яблоневого и сиреневого цвета. Слава прислала сообщение:
«Осталось немного. Скоро увидимся. Отгадай по ушам, где я :-)».
К сообщению прилагалась фотография – трое бойцов в песочно-коричневом камуфляже, сидевших на зелёной травке спиной к объективу. На Карину смотрели три одинаковых, бритых под ноль затылка. Она долго всматривалась, честно пытаясь угадать; смех и слёзы сливались в один мучительный ком в горле. Но теперь это была светлая мука, каждый день которой приносил надежду. Чёрный спрут опасности всё равно не дремал, готовый в каждый миг выпустить щупальца, но солнце прогоняло его.
И наконец ослепительный луч счастья ворвался в сердце:
«Встречай. Прибываем самолётом 4 июля 21.00».
Позвонила Наташа, тоже получившая весточку.
– Господи, возвращаются! Живые!
Она тоже плакала и смеялась. Карина заехала за ней; в квартире стоял тёплый и вкусный дух: конечно же, Наташа приготовила на радостях целое пиршество.
И вот они ждали в аэропорту, вздрагивая от гула двигателей: не тот ли самолёт приземлился? Не их ли родной?
– Когда папа прилетит? – прыгала от нетерпения Лена.
– Скоро, уже совсем скоро, – улыбаясь и смахивая слёзы, повторяла Наташа.
«Она – жена, – думала Карина, глядя на неё. – А я – кто?..»
Ей хотелось называться женой Славы перед Богом и людьми, но она довольствовалась этим званием лишь в своём сердце. Липы кивали и шелестели душистым медовым хмелем.
И сердце же помогло ей отличить гул их долгожданного самолёта от всех прочих. Карина просто знала: это они. Они прилетели. Они дома, на родной земле, живые.
Бойцы выходили из автобуса – в том же камуфляже, какой Карина видела на снимке. Вот дядя Виталик закружил Лену на руках, а в следующий миг Наташа прильнула к его груди.
Закатные лучи озаряли всё вокруг медовым золотом. С подножки автобуса соскочил боец в чёрной бандане и с сумкой на плече. «Весёлый Роджер» скалил зубы, а светлые глаза бойца блестели стальными искорками. Он задумчиво замер, словно впитывая в себя тёплое пространство летнего вечера, безмятежность неба, янтарный уют мирного заката. Он просто радовался жизни.
Взгляды встретились. К задумчивости добавилась нежность, твёрдые губы Славы чуть приметно дрогнули уголками – даже не улыбка, а едва намеченный пунктир. Но жирных линий и не требовалось: всё было в глазах. Сумка опустилась на асфальт, руки выпрямились вдоль тела, готовые вот-вот протянуться к Карине. Все вокруг обнимались и целовались, а они стояли и смотрели друг на друга. Карина вглядывалась в любимые черты. Загар? Налёт усталости? Сердце ёкнуло холодящей болью: тонкий шрамик через бровь, которого раньше не было... Любящий взгляд замечал всё. Сколько раз Славе довелось смотреть смерти в глаза? Впрочем, это уже не имело значения. Сейчас их связывала тёплая нить жизни.
Руки приподнялись и протянулись к Карине, которая стояла напряжённая, как бегун на старте. Уже в следующий миг щека прижалась к щеке, и медвежьи объятия выдавили из лёгких Карины весь воздух. Никто не бросал на них удивлённых или косых взглядов: все знали, что они – сёстры. И лишь объятия Славы говорили: «Моя жена». У них и фамилия была одна – в загс ходить не надо. Дома будет всё: губы прильнут к губам, прошепчут: «Любимая», – и земля с небом не посмеют осудить. Никто не посмеет.
Потому что только они и остались друг у друга на свете. Не кровные, но родные.
14 – 23 декабря 2015 г.