— Как же это забыть? Первое время я все плакала…
— Плакали? — удивился он. — Почему плакали?
Катя отвернулась, чтобы не отвечать. Руки то расплетали, то вновь заплетали черную косу. Потом, преодолев смущение, тихо сказала:
— Не надо об этом спрашивать. Встретились — и хорошо.
Удивленный, он некоторое время шагал молча, и Катя жадно, хотя и украдкой, рассматривала Антона Петровича. Она не видела его полтора года! Нет, он не изменился. Только загорел. И еще — в Успенске он никогда не носил синей рубашки. А синее к бронзовым волосам — очень красиво. Постой, Катя, что же ты рассматриваешь его, как своего собственного? За полтора года нельзя состариться, но жениться-то можно! Эта простая мысль настолько поразила ее, что Катя, не умея скрывать своих чувств, опять остановилась.
— Что с вами? Вы что-нибудь забыли? Или, наоборот, вспомнили?
— Нет, я ничего… Только вот о мальчике подумала. Вы в море, а он с кем же?
— Женщина за ним смотрит. Тут одна из поселка.
У Кати защемило сердце и, казалось, дыхание остановилось.
А он закончил фразу:
— Никаких изменений в нашей судьбе не произошло…
О, как легко стало на сердце! Обычно сдержанная, Катя готова была сейчас петь, смеяться, козой прыгать вот по этому крутому спуску.
— Ну и жарко в этом Крыму! А у вас в поселке и того жарче. Как на сковородке живете. Никак я к этому климату не привыкну. И море зачем-то соленое.
Замедлив шаг, Витя обернулся, серьезно посмотрел на странную девушку. Неужели папе интересно с такой дурочкой? Словно поняв его жест, отец снисходительно объяснил:
— А вот Витя у нас моряком хочет стать. По вечерам у глобуса мы с ним совершаем всякие морские путешествия. Вчера, например, попали в бурю на Индийском океане. Витя был капитаном, я — пассажиром. Ну, ничего, спаслись. Капитан дал приказ ложиться судну в дрейф. Иначе хлебнули бы мы этой соленой водички! Он ведь вырос за это время, правда?
И зачем он спрашивает, разве ей не все равно? А мальчик все смотрит, смотрит на нее…
Острой болезненной памятью рано осиротевшего ребенка Витя вдруг вспомнил свою мать. С тех пор как она умерла, прошло три года. Жили они тогда в Ленинграде на Моховой улице. Дом был серый, высокий, с каменными лестницами, очень гулкими, если на них засмеяться… И тесный, высокой коробкой двор тоже был гулким. Они жили на втором этаже, и когда мама пела, песни ее долетали до самого пятого этажа. Все соседи слушали ее голос. Папа говорил, что благодаря устройству двора соседям можно не ходить на мамины концерты. Витя с этим не соглашался. Как же тогда они увидят, какой красивой бывает мама в черном бархатном платье, с розовым жемчугом на открытой шее и лакированных туфлях?
Крутая тропинка привела их к небольшому пляжу. Витя, не обращая внимания на взрослых, разделся и бросился в воду. До чего же он худенький! Видно, плохо смотрит за ним та женщина.
— Папа, а ты?
— Будете купаться, Катя?
Раздеться при нем, да как же можно? Она выразила это столь красноречиво, что Антон Петрович и сам отказался от своего намерения.
— Что же, тогда посидим на песке. Рассказывайте мне об Успенске. ТЭЦ уже выстроили?
Катя вынуждена была признаться, что ничего об этом не знает, вот поедет скоро в отпуск повидаться с родными, тогда все и расскажет.
— Может, и мне вместе с вами? Страшно любопытно. Я люблю бывать в тех местах, где что-то начал. Сибиряки народ хороший, отзывчивый. Помните, как возили лес на шпалы?
— Вы тоже запомнили этот день? — удивилась Катя…
— В каком смысле? — быстро спросил Антон Петрович и проницательно посмотрел ей в лицо. Катя вспыхнула. Может, взять да и сказать ему всю правду разом? Ну хотя бы о том, что она подстерегала его вечерами на плотине.
— Антон Петрович, хотите, я расскажу вам одну тайну. Об одной успенской девушке.
— Если это чужая тайна, то зачем же ее рассказывать? Это, наверно, нехорошо? — глаза его добродушно смеялись.
Катя обиженно отвернулась. Чего же тут насмешничать, вроде бы подчеркивать, что он взрослый, а она совсем девчонка?
— Вы обиделись? Ну, простите. Рассказывайте вашу тайну, я не болтлив.
— Не буду я…
— Ну вот, и опять вы похожи на Зосю!
— Что? — вся замирая, спросила Катя. — Как вы сказали? Я похожа на вашу Зосю?
— Чем больше я смотрю на вас, тем больше в этом убеждаюсь. Она всю жизнь была ребенком.
Что угодно, но не ждала она этих слов. Выходит, врала Пелагея, разрисовывая портрет Зоси. Если б было так, как говорит Антон Петрович, то Пелагея выразилась бы так: «Да вот, чтобы лишних слов не тратить, на Катьку Уржумову она похожа!»