— Пусть путь твой стелется тропкою хоженой; пусть невзгоды да хвори минуют; пусть обойдёт стороной беда лютая; пусть дороженька будет прямою, не запутанной, не кривою; пусть, какой бы не шёл стороной, возвратиться ты смог в дом родной.
— Благодарствуй, тётушка Ворожея, — сказал Егор и неожиданно добавил: — Ты б собачку себе завела. Какой-никакой, а всё сторож.
— Наша Найда ощенилась, так ещё парочка щенят осталась, — сказал Филька. — Принести?
Он приготовился уже бежать домой за щенком, но Ворожея остановила, сказав:
— Сегодня поздно уже, а завтра приносите. Пожалуй, послушаю твоего совета, Егорша.
Две ночи у Егора прошли без сновидений. А вот накануне отъезда вновь сон-явь привиделся. Хоть и улёгся Егор в избе, да и луна в окна не заглядывала — тучками небо заволокло.
На этот раз он почему-то понял, что видит похороны коня. Даже во сне удивился, никогда о подобном не слыхивал. Видать, не простой тот жеребец был, не зря так под солнышком золотился.
Стоит без движения воинство басурманское. Во главе хан, в боевой одежде, при сабле в ножнах, при шлеме на голове. Перед ним выложенные срубом низким брёвна, обложенные хворостом. Вот воины расступаются и по образовавшейся дороге шесть рабов несут к срубу большие носилки с мёртвым жеребцом на них. Конь подкован золотыми подковами, седло на нём из тонкой кожи, упряжь драгоценными камнями украшена, на глазах шоры.
Рабы водружают носилки на сруб и отходят. Хан кивает одноглазому воину, тот поднимает вверх руку. По этому знаку шесть воинов одновременно перерезают рабам горло. Тела укладывают вдоль сруба, заваливают хворостом и поджигают сразу с нескольких сторон. Пламя занимается быстро. В небо взвивается столб чёрного дыма. Дым становится всё гуще, неожиданно в нём образуется силуэт коня, пронизанный золотыми лучами. Хан, не отрываясь, смотрит, как призрачный конь поднимается всё выше и развеивается высоко в небе.
Хан опускает глаза, осматривается вокруг и подзывает одноглазого помощника. Он явно что-то задумал. Егор понимает это по настороженным лицам воинов, вновь застывших. На этот раз в ожидании какого-то нового приказа. Егору жалко красавца коня, но куда жальче рабов и пастуха. Ему кажется, что он чует запах дыма и слышит потрескивание огня.
Егор повернулся на бок, приоткрывая глаза.
— Рано, поспи ещё чуток, — тихо говорит маменька. — А я пока пирожков тебе в дорогу свеженьких испеку.
Егор улыбается и поворачивается на другой бок. Вот откуда звуки и запахи, маменька печь затопила. Он снова засыпает, уже без сновидений. А утром ему предстоит нагаданная Ворожеей дальняя дорожка.
Глава двенадцатая. В путь-дорожку
Рано утром Егор, до отвала накормленный, на прощание не по разу обнятый и родными, и соседями, отправился в поместье. На плече висела котомка со сменной одеждой, а в руках он нёс корзинку с провизией, от которой пытался поначалу отбиться.
— Я ж с довольствием служить буду, — сказал он, когда маменька укладывала третий пирог.
— Вот забудут покормить в суматохе, и что? Голодать? Нет уж, хоть на первое время запас должен быть, — ответила маменька.
— На барина надейся, а сам не плошай, — поддержала бабка маменьку. В отношении Егора они обе как-то быстро спелись.
— Братка, а гостинчик нам привезёшь? — спросила младшая сестрёнка. Старшая закивала согласно.
— Ну, куда ж от вас денешься, привезу, — пообещал Егор.
Оберег, сделанный из пятака, что вместе с кладом нашёлся, Егор на шею повесил рядом с крестиком.
У ворот поместья встретил Егора Прошка.
— Баре завтракать изволят-с, ты пока на конюшню ступай, — свысока процедил слуга и рукой в нужную сторону указал.
Да Егор и сам бы не заблудился — рядом с конюшней стояла пролётка, запряжённая парой гнедых лошадей. Рядом возился кучер, крепкий коренастый мужик средних лет с окладистой чёрной бородой. В селе его знали, злые языки поговаривали, что течёт в кучере цыганская кровь: уж больно черняв, да с лошадьми лучше всех управляется.
— Доброго утречка, — поздоровался Егор. — А я Егор Архипов, меня барин к Павлу Петровичу приставил.
Кучер протянул ему руку и весело сказал:
— Ты Архипов, я Архип, почитай, тёзки. Называй дядькой Архипом. Пойдём-ка пока обскажу тебе всё.
Дядька Архип оказался словоохотливым и приветливым не чета заносчивым слугам из дома. Он быстро рассказал Егору о том, как правильно лошадей в пролётку запрягать, как выдвигать лесенку, чтоб седоки взобрались внутрь, как поднимать и опускать верх. Сообщил, что лошадок самых смирных да послушных выбрали. После чего повёл к задней стороне пролётки, где к спинке крепился ящик для багажа, уже заполненный. А вот под ним размещался ещё один ящичек. Там лежали клинышки, запасные ремешки для упряжи, молоток, гвозди и даже пара подков.
— Запасливый ты, дядька Архип, — уважительно сказал Егор и с улыбкой добавил: — Чую, было б куда, ты и колесо запасное взял бы.
Кучер принял загадочный вид и велел:
— А ты под пролётку загляни, Егорша. Да не на землю, на дно смотри.
Егор заглянул.
— Растудыть твоё коромысло, — вырвалось у него от удивления любимое ругательство деда Зуды. У пролётки оказалось двойное дно. В нижнем имелась круглая выемка, в которой и находилось запасное колесо, прикрученное проволокой.
— Это мы с кузнецом придумали, — пояснил кучер, довольный реакцией Егора, — как только узнали от барина, что отправитесь в глухомань безлюдную. Ты дома-то поел, а то пошли, попрошу кухарку тебя накормить.
— Спасибо за заботу, дядька Архип, меня разве б маменька голодным отпустила? Да и в дорогу пирогов напекла, — ответил Егор, кивая на корзинку, которую вместе с котомкой на землю положил.
— Поклажу свою можешь в ремонтный ящичек засунуть, места хватит, — посоветовал дядька Архип. — Ты, Егорша, у молодого барина не стесняйся спрашивать, ежели еды, к примеру, мало, или обувка прохудится. Так-то он не жадный, просто сам-то и не смекнёт. Не хозяин, не в батюшку пошёл. Вон, баре на крыльцо вышли, пора экипаж подавать.
Егор поместил вещи в нижний ящик, как назвал дядька Архип — «ремонтный», и взобрался на облучок вместе с кучером. Места и на двоих хватило. Когда подъехали к парадному входу в дом, Егор соскочил, чтобы выдвинуть лесенку. С первого разу получилось.
После чего поклонился барину и его сыну в приветствии.
Барин выглядел бодрым, а вот Павел двигался, словно во сне, как говорится, поднять — подняли, а разбудить забыли. Вяло попрощавшись с отцом, он взобрался в пролётку и сел, откинувшись на спинку. К пролётке подошла запыхавшаяся дородная кухарка с большой корзиной, судя по запаху, съестного. Она поставила корзину в ноги Павлу и сказала:
— Вот-с, домашненького с собой, Павел Петрович. В трактирах-то так не накормят.
После чего утёрла глаза фартуком. Егору показалось, если б не строгий взгляд барина, она бы и попричитала, барчонка в дальний путь провожая.
— Ну, с Богом, — произнёс барин и велел кучеру: — Трогай!
Павел уснул сразу, как только из поместья выехали, не привык, видать, раньше полудня вставать. Ему не мешали ни небольшая тряска, ни тихий разговор Егора с дядькой Архипом. Как на тракт выехали, кучер Егору поводья доверил. Насчёт того, что пролёткой управлять почти как телегой, Егор угадал. Ему так и вовсе легко показалось: лошадки покладистые, смирные, не то, что их норовистый жеребец Ворон.
Поскольку спешки особой не было, Егор лошадок сильно и не гнал. Тракт проходил через перелески, луга, мимо пшеничных полей, на которых уже трудились жницы — бабы и девки. Серпами жать — работа не мужицкая. Заслышав экипаж, многие распрямлялись. Приставляли ко лбу козырьком руку, чтобы рассмотреть получше. Какое-никакое, а развлечение. Егор несколько раз помахал им, удерживая поводья одной рукой.