— Именно так, сэр. Пейшенс Кирби. Соединить ее с вами?
— Вы ее знаете?
— Я? — Секретарша опешила. — Нет, мистер Ормонд, я ее не знаю. Я думала, что вы знаете. — Взгляд ее потух.
— Нет, не знаю. Кто она?
— Я не спросила. Я подумала, что это личный разговор.
— Что навело вас на такую мысль?
— Мисс Кирби.
— В самом деле? Это меня не удивляет. Пока вас не было в офисе, я вынужден был ответить на звонок и тогда впервые услышал ее имя.
— Так соединить ее?
— Разумеется, нет. Выясните, чего она хочет, и разберитесь сами.
— Да, сэр. — Мисс Ропер вышла и закрыла дверь.
Джеймс взял чашку и отпил глоток кофе, не отрываясь от работы. Кофе был сварен по его вкусу — крепкий и ароматный. Он всегда пил кофе в этот час, и всегда из одной и той же чашки тончайшего белого фарфора с сине-золотым ободком. Викторианский сервиз принадлежал еще его отцу. Ни один из предметов хранящегося в стеклянном шкафу сервиза не был разбит, банковские служащие берегли его пуще глаза. Символ преемственности в банке, звено в цепи, связующей Джеймса с покойными отцом и дедом.
Он всегда выпивал две чашки и съедал один тонкий крекер из муки с отрубями. Он был человеком порядка, установленного давным-давно еще его отцом, ревнителем строгой дисциплины. Отец воспитывал сына будущим руководителем коммерческого банка «Ормонд и сыновья», где все должно было оставаться так, как заведено отцом Генри Ормонда лет семьдесят назад. Пусть сегодня у них были новые технологии и электронные чудеса, очень облегчавшие работу, — в прочих отношениях ничего не изменилось.
Их офис располагался в лондонском Сити, в нескольких минутах ходьбы от причудливых стен Тауэра. Из окна Джеймса открывался прекрасный вид на Темзу и панораму Лондона. Сияние золотых бликов на верхушке памятника Великому Пожару, который разрушил так много в старом городе Карла II; купол собора Святого Павла, разрывавший линию горизонта чуть поодаль, а ближе — тонкие шпили церквей восемнадцатого века меж стеклом и бетоном небоскребов конца века двадцатого.
Джеймс Ормонд редко любовался этим видом и едва ли замечал его, случайно обращая взгляд в окно. Он редко поднимал глаза от стола. Только когда разговаривал с кем-нибудь или выходил из кабинета. В восемь часов он всегда был уже за столом и предпочел бы, чтобы секретарша появлялась тогда же, но мисс Ропер жила с матерью, которую надо было накормить завтраком и усадить в кресло у окна, перед включенным телевизором. Она платила соседке, чтобы та пять дней в неделю заботилась о ее матери и убирала квартиру до прихода мисс Ропер с работы.
Джеймс предложил, чтобы соседка приходила утром на час раньше, но выяснилось, что той нужно сначала собрать в школу своих детей, накормить их завтраком и доставить к школьным воротам… Можно лишиться рассудка, пытаясь разобраться в том, как организуют свою жизнь женщины. Насколько все упростилось бы, убеди он мисс Ропер и ее соседку смотреть на жизнь его глазами. Но когда дело касалось домашних обязанностей, эти услужливые, благоразумные, практичные женщины становились непробиваемыми стенами, глухими к самым веским аргументам.
Телефон на его столе зазвонил, и Джеймс машинально протянул руку, чтобы снять трубку.
— Да?
— Мисс Уоллис, сэр, — сказала его секретарша официальным тоном, которым всегда говорила о Фионе. Джеймс прекрасно понимал, что мисс Ропер не любит Фиону, и подозревал, что враждебность была взаимной, хотя Фиона никогда не тратила энергию на тех, кто не угрожал ей. А вот мисс Ропер жужжала, как встревоженная оса, исполненная невысказанной неприязни.
Сегодня голос Фионы звучал вяло.
— Милый, мне так жаль, но я вынуждена отменить ужин. У меня снова эта жуткая мигрень.
— Сыр или шоколад?
Она тихо рассмеялась.
— Ты слишком хорошо меня знаешь!.. Сыр, милый, за ужином вчера с отцом. Я съела тончайший ломтик «бри». Он выглядел так соблазнительно, что я не устояла, и мне правда показалось, что на этот раз обойдется. Но — увы. Сегодня я чуть не слепну от мигрени.
— Как можно быть такой неосторожной? Стоит ли хорошим самочувствием ради ломтика сыра? — Не в ее духе было поступать вопреки рассудку, но раз или два в неделю она устраивала себе мигрени, уступая страсти к сыру и шоколаду и зная, что мигрень не заставит себя ждать.
— Я понимаю, что это безумие, но кусочек был такой крошечный, Джеймс, а я так люблю «бри»!
Он криво улыбнулся.
— Ты приводишь меня в отчаяние. Надеюсь, ты приняла таблетки?
— Только что, но они еще не начали действовать. Я в офисе, однако немедленно отправляюсь домой, чтобы лечь в темной комнате. Теперь промучаюсь часов восемь, так что на сегодня все отменяется. Извини, Джеймс. Может быть, завтра?