— Кто вы и по какому праву держите меня здесь? — спросила я, стараясь не показывать страха.
Женщина, державшая свечу, подняла ее повыше, и я увидела худое болезненное лицо — с маленькими глазками, острым длинным носом и провалившимися губами, потому что у их обладательницы не было передних зубов.
— Вот, ведьма очнулась, — прошамкала она.
Вторая женщина подошла ближе и наклонилась, вглядываясь мне в лицо.
— Ты и правда красивая, — сказала она спокойно. — Не бойся, здесь с тобой обойдутся хорошо, если не станешь буйствовать и будешь слушаться.
— Где я? — потребовала я ответа.
— В монастыре святой Магдалины, — сказала настоятельница, сложив на животе пухлые, холеные руки.
— Если это — дом Божий, почему я связана? — спросила я. — Разве я пленница?
Разве это тюрьма?
Беззубая тоже подошла ближе, и свет упал на лицо настоятельницы — тоже пухлое и холеное, непроницаемое, и… очень похожее кое на кого.
— У меня, наверное, в глазах двоиться, — я не сдержала насмешки, — по-моему, вы из Кадарнов, добрая матушка.
— Ты угадала, — кивнула она, продолжая рассматривать меня с головы до ног. — Меня зовут мать Шоушаник, а этот монастырь существует на щедрые пожертвования моей дорогой сестры — нашей королевы Тегвин. Здесь находят пристанище грешницы, вот и тебя привело сюда провидение.
— Я здесь не по своей воле, — сказала я дерзко. — И не желаю находиться здесь. По какому праву вы удерживаете меня?
— Она смутьянка, — буркнула беззубая. — Я позову Эдит и Линду.
— Зови, — милостиво разрешила настоятельница.
Женщина со свечой ушла, а настоятельница возвышалась передо мной, как скала.
— В монастыре святой Магдалины свои правила, — начала она нараспев. — Ты подчиняешься старшим сестрам беспрекословно. Поддерживаешь опрятный вид. добросовестно выполняешь порученную тебе работу, ведешь себя скромно, не повышаешь голоса, не заговариваешь первой. За неповиновение тебя будут наказывать…
— Наказывать? — вскинулась я.
— Ты не должна перебивать меня, — сказала настоятельница. — Первый раз я прощу, но второй раз получишь десять ударов розгой. За сквернословие получишь двадцать ударов, а за драку — пятьдесят. Каждую субботу — осмотр у врача, за уклонение от осмотра — пятьдесят ударов розгой. С мужчинами быть тихой и ласковой. Если поступит жалоба, что ты была дерзка и отказывалась выполнять свои обязанности — получишь сто ударов.
— С какими мужчинами? — воскликнула я. — Это ведь монастырь
— Это монастырь святой Магдалины, — мягко напомнила мне настоятельница. — Блудницы вроде тебя находят здесь приют, и по милости королевы вам даже разрешается послабление в вашем грехе. По понедельникам, средам и пятницам вам позволяются сношения с мужчинами. В другое время общение с мужчинами запрещено. Нарушишь правило — наказание двадцать ударов розгой.
— Какие сношения?! — крикнула я, поднимаясь на ноги. — Я не желаю никаких сношений! Вы, верно, перепутали монастырь с борделем!
Настоятельница вздохнула, удрученно покачав головой.
— За нарушение правил тебе полагается наказание, — сказала она. — Но так как ты новенькая, ограничимся неделей на хлебе и воде.
В келью вернулась беззубая женщина, а следом за ней появились две дюжие девицы, больше похожие на переодетых мужчин.
— Уведите ее, — приказала настоятельница. — Она будет жить с сестрами Пруденс и Пешиенс, и мы будем звать ее…, - она наморщила лоб и, подумав, изрекла: — Силента. Помолимся, чтобы новое имя научило нашу новую сестру скромному молчанию.
Это унизительно — когда тебя голой волокут через весь двор. Пусть даже на нас с любопытством смотрели только женщины — одетые в одинаковые серые полотняные рубашки, подвязанные веревками. Я пыталась сопротивляться, но Эдит и Линда мигом объяснили мне, что делать этого не стоит. Причем объяснили, не произнеся ни слова и даже не наставив синяков. Одна из них легонько ткнула меня в солнечное сплетение, а вторая услужливо поддержала, когда я повалилась, едва не потеряв сознание от боли, и похлопала по щекам, что больше напоминало крепкие пощечины.
Меня, наконец-то развязали, и бросили в лицо мятую серую рубашку, а когда я торопливо оделась — протянули веревку, велев подпоясаться ею.
Я попробовала припугнуть, а потом задобрить своих тюремщиц, сказав, что являюсь очень знатной дамой, и за помощь их щедро наградят, а за насилие надо мной — жестоко накажут. Эдит и Линда переглянулись, а потом я получила еще один тычок в живот, и больше уже не заговаривала с ними.
Был вечер, и ужин я пропустила, но по указанию настоятельницы мне полагалась корка хлеба и чашка воды. Меня мутило, но я заставила себя сгрызть сухарь, а воду выпила с наслаждением. Что бы там ни придумали враги, я не собиралась покорно подчиняться уставу монастыря Магдалины. А для этого требовались силы.
Потом меня отвели в келью — такую же маленькую и сырую, как та, в которой я пришла в себя, и указали на лежанку, на которой валялся грубый матрас, набитый соломой и тонкое покрывало. В келье было еще две постели, и там уже свернулись клубочками женщины — я не разглядела их, потому что они натянули покрывала до самых макушек, то ли прячась от невозмутимых Эдит и Линды, то ли желая поскорее уснуть.
Я села на постель, а потом легла, укутавшись до подбородка. Но спать не хотелось.
Слишком долго я была в забытьи, слишком многое свалилось на меня, чтобы я могла предаваться сну.
Жизнь преподносила одно потрясение за другим, явно проверяя меня на прочность.
Я запретила себе думать о короле. Надо было подумать о себе самой. И выжить. И выбраться из этого ужасного места. Еще я подумала о королеве Тегвин, которая оказалась покровительницей монастыря-борделя, и ее лицемерие меня не удивило. После того, как она с таким усердием укладывала меня в постель к своему мужу разве можно было удивляться, что она устроила из святого места дом терпимости?
Эдит и Линда ушли, и снаружи лязгнул дверной засов, две кровати дружно скрипнули, и ко мне подсели две женщины — в нижних рубашках из грубой ткани, простоволосые — они рассматривали меня с изумлением и любопытством, и одна все время хихикала.
— Говорят, ты — благородная леди? — спросила она, не переставая посмеиваться, ая подумала, что она сошла с ума — разве можно смеяться в подобном месте.
— Да, — ответила я, помедлив.
— Не врешь? — она подтолкнула другую женщину локтем.
Та нахмурилась и сказала:
— Конечно, не врет. Ты посмотри, какие у нее руки, Пешиенс! Да она в жизни ничего не делала!
— Ничего, скоро будет, как мы, — успокоила хихикающая Пешиенс то ли себя, то ли меня, то ли свою товарку.
Судя по всему, пребывание в монастыре святой Магдалины и новое имя не слишком ей помогли — она не могла и секунды усидеть на месте, все время ёрзала, и продолжала посмеиваться — даже зажала рот ладонью, чтобы смех не был слышен.
— Как тебя зовут? — требовательно спросила вторая, которую я поняла, как Пруденс — настоятельница называла эти два имени.
— Диана, — сказала я.
— Тебя не могут так звать! — возмутилась Пруденс. — Тут никому не разрешают зваться такими именами!
— Яне собираюсь подчиняться этим правилам, — возразила я. — Меня привезли сюда против воли…
— Как будто кто-то пришел сюда по своей воле! — Пешиенс смеялась все громче, пока Пруденс не ткнула ее в бок.
— Советую тебе не строить из себя богиню, — сказала Пруденс презрительно. — За старое имя дают десять ударов розгой. Будешь все время битая.
В коридоре раздались тяжелые шаги, и женины юркнули в постели, притворившись, что спят.
Пруденс оказалась права — за следующий день я умудрилась нарушить правила монастыря тринадцать раз, и к вечеру еле могла ходить — удары розгами полагались по икрам. Меня привезли в пятницу, и я прожила два относительно спокойных дня, за которые узнала, что и в самом деле попала не в монастырь, а в самый настоящий публичный дом. Среди обитательниц монастыря были и настоящие проститутки, раньше подрабатывавшие в столице и других городах, и простые вилланки, оступившиеся или уступившие домогательствам знатного господина.