На полторашке между этажами кидаю телефон в белый горшок с драценой, смартфон прячется под длинными острыми листьями.
Я попискиваю.
Вот это влипла.
Всегда так кичилась своей сообразительностью, и что в перебор не скатываюсь, лавирую на грани.
Хожу по краю.
На острие ножа.
Довыпендривалась.
Надо было просто уматывать, когда он уволил.
Бегу через синий зал, и меня колотит от страха. Боюсь обернуться, увидеть, что он догоняет, кажется, что он меня на месте прибьет. Врываюсь в комнату персонала, с размаху падаю на дверь, закрываю, но к моему ужасу в щель между косяком протискивается мужская блестящая туфля.
Мама, папа, прощайте.
Дверь с треском ударяется об стену.
Он идет на меня, я пячусь назад, натыкаюсь на крутящееся кресло и спотыкаюсь об колесики. Он швыряет меня на сиденье, ногой толкает кресло, и я качусь в нем к окну. Врезаюсь в подоконник. В несколько размашистых шагов он сокращает расстояние и нависает надо мной, уперевшись ладонями в подлокотники.
Пауза.
Рукава его рубашки закатаны, узел парчового модного галстука расслаблен, и ткань болтается у меня перед носом, мелькая дурацким узором, напоминающим козырный фон для снимков — выцветший настенный палас.
— Телефон. Сюда.
Говорит еле слышно, шепотом. От него несет спиртным. Слабый запах ирисок, банана и лекарств — почтенный сэр налакался пиратского рома с карибского побережья выдержкой в дюжину лет. Мрачнее не придумаешь. Спорить с пьяными, особенно, когда они и трезвые адекватом не блещут — самоубийство. Но я все же набираю в грудь смелости и тоже шепчу:
— Телефон в надежном месте.
Аверин шумно выдыхает. Смотрит на часы. Дергает бороду — раз, два, три, четыре…Провожаю глазами его пальцы в картинках. Опять. Что происходит? Это какой-то ритуал?
— Твою ж мать, Абрамова! — он пинает кресло. — Зараза. Откуда ты выползла? Чёрт, щас сорвусь, — выпрямляется. Трясущейся рукой вытряхивает из кармана какие-то таблетки. Высыпает на ладонь сразу две. Вижу, как тяжело вздымается под рубашкой грудная клетка, рискую, но смотрю выше, в его бледное лицо и черные глаза с нездоровым блеском. Рискую еще раз и открываю рот.
— Александр Алескандрович, мы, наверное, неправильно друг друга поняли, — голос сипит, я откашливаюсь. — Я не собираюсь никуда выкладывать то видео. Это не шантаж.
Он трет веки. Лоб. Так же хрипло говорит:
— А что это, Кристина.
— Вы сами сегодня в институте задали мне продумать манипулятивную стратегию. Помните? — он не спорит, я осторожно встаю с кресла. — Вот, я выбрала тему. Преподаватель по медиа тире владелец свингер-клуба. Что скажет ректор. Или наши гости. Маришенька, допустим. Гипотетически.
Аверин смотрит на меня несколько секунд, переваривает. Переварил. Делает шаг вперед, и я плюхаюсь обратно на стул. Страсти-мордасти, ему бы автомат Томпсона подмыхой и готов новый Аль Капоне.
Король преступного мира, смерть моя.
— Чего вы хотите, Кристина? — спрашивает он вкрадчиво, наклоняясь ко мне.
— А вы? — с трудом сдерживаюсь, чтобы не отвести глаз. Иду в атаку, — уволили, не дали даже шанса показать, как я работаю. Я хороший сотрудник, за те три месяца, что я здесь, вдвое увеличилось число гостей, решившихся на зеленый браслет, — вываливаю козырь. — И ведь людей, готовых на всё, всегда мало.
Он молчит. Злость испаряется, и на его лице мелькает одобрение, знаю это выражение, оно появляется на парах, когда ему нравятся мои ответы, и я мысленно пою гимн своей болтливости, спасибо, спасибо, спасибо тебе, длинный язык.
— А вы в числе тех раритетов, да? Готовы на всё, до конечной в пол топите, — Алекс неожиданно улыбается. Снисходительно, как ребенку, который заявляет, что когда вырастет станет космонавтом. — Ладно, — смотрит на часы. Сует руки в карманы и идет к двери, говорит не оборачиваясь. — Видео удалите. На сегодня свободны. Завтра утром жду.
От восторга готова скакать сайгаком, всё не зря, я его сделала. Но…
— Почему я свободна? — иду следом. — Сегодня ведь еще… — осекаюсь.
А-а-а, конечно, он меня отсылает. Маришенька первая в списке была, он планирует всю ночь таскаться наверх, а я буду мозолить очи до зуда в мягком месте. Невольно хмыкаю.
— Зря смеетесь, Кристина, — услышав, Аверин оборачивается. Окидывает красноречивым взглядом мою фигуру, а мой фурор окатывают холодом его следующие слова. — Вы сами, к сожалению, не понимаете, в какую преисподнюю влезли, затеяв со мной игру.