Он погладил её по щеке. В его глазах была любовь и страдание.
— Прощай, родная. Гони! Колька! Гони что есть духу!
Выхватив кинжал, он бросился вон из саней. Юлия не могла обернуться. Слезы слепили глаза, Колька от ужаса всхлипывал и хлестал что было сил лошадей. Сзади, где-то далеко и удаляясь все сильнее, слышался визг, волчий вой и крик Михаила.
— Мишенька, Миша, что же ты наделал, Господи, помоги, господи помилуй, — её губы еле слышно шептали слова молитвы. Она понимала, что он пожертвовал собой ради неё, и она никогда больше не увидит мужа живым. Ребенок, беспокойно бившийся под сердцем, внезапно замер. Резкая боль в животе пронзила со страшной силой. Она закричала. Колька обернулся:
— Барыня, вон обоз нагоняем, лес кончается! Потерпите, барыня!
Боль захватывала тяжелыми спазмами и сознание мутилось. Всплывали картины десятилетней давности. Словно в бреду она тоже ехала в санях, но ехала только уже не теперешней Юлией, замужней дамой, богатой наследницей, а той самой пятнадцатилетней Юленькой, — восторженной девчонкой, в сопровождении матери выезжавшей впервые в свет из Тюменского поселка. Там были рудники и завод её отца, Григория Деменева, из простого купца превратившегося в промышленника и пятого в стране человека по богатству и известности.
Бред и явь сливались воедино, и она уже не понимала где она и что с ней. Ей казалось, что сани въезжают прямо в зимний Петербург и её, уснувшую в санях девчонку, лакей несет на руках прямо в её комнату в особняке на краю города. Няня Марья раздевает её и кладет в постель, укрывая теплым одеялом. Спать…Хочется спать…
Глазам очень не хотелось открываться, но мучавшая жажда все-таки заставила Юлию приподняться на подушке и прошептать:
— Пить…
— Голубонька, лежи, лежи, не вставай, детонька. Сейчас водички подам!
Марево, пеленой застилавшее глаза рассеялось. Юлия лежала в больничной палате. Вокруг неё суетилась пожилая сухонькая сиделка с добрым и морщинистым лицом.
— Вот, попей, детонька, попей!
— Где я?
— А в больнице, детонька, в больнице, в Оренбурге, где ж еще, еле-еле довез вас парнишка-то Ваш, на руках на второй этаж за минуту дотянул, мальчишка еще совсем, а какой сильный! Он и батюшке телеграфировал вашему, заснул вон на кушетке в коридорчике, истомился весь, очень за вас переживал. Плакал даже. Поездом отец ваш завтра к вечеру прибудет. Да ты, детонька, не сумлевайся. Доктор у нас самый лучший Лука Лукич не одному младенцу жизнь спас — и твоего выходим. Вот капельки, выпей капельки.
— А муж мой! Где он! Что с моим мужем! Его нашли?! — жуткая картина произошедшего вдруг всплыла перед глазами.
— Вот капельки, выпей милая!
Горько-сладкий вяжущий вкус невозможно было спутать ни с чем. Опий! Она помнила как в детстве выпила капли, которые давали ее больной бабушке. Она тогда очнулась только через три дня — отец с матерью чуть с ума не сошли.
Зачем они поят её опием, это же вредно для ребенка! Но говорить не было сил. Глаза закрылись сами собой. Сон рисовал картины прошлого. Опять один и тот же сон. На протяжении последних десяти лет она видела его каждую ночь. В тех или иных вариациях, но сон повторялся. Как будто проживая днем одну жизнь, во сне она жила в параллельном мире. Этот параллельный мир из ее прошлого возвращал ей давно забытые чувства.
Они путешествовали с матерью и отцом впервые за всю её жизнь. Зимний Петербург, весенняя Москва и, наконец, Екатеринодар. Столица Кубанской области. Небольшой городок, полупровинциальный, казачий, и одновременно такой яркий и разгульный, особенно в своих торжествах. Традиционные казачьи ярмарки и гулянья сменялись пышными балами. Знать ехала в Черноморскую губернию к морю, и по дороге останавливалась именно здесь. Во дворце наместника Его Императорского Величества генерал-губернатора Истомина балы давали по случаю приезда той или иной особы практически ежемесячно. Май на юге был необычайно красив. Буйная зеленая листва сменила цветущие облачка на ветках деревьев. Все дышало свежестью, улицы буквально утопали в зелени, даже в душном городе парки и скверы были основной достопримечательностью.
Григорий Деменев, намерзшись на северах, отчаянно мечтал переехать всей семьей куда-нибудь на юг. Однако, не имея возможности насовсем оставить завод, он ограничился покупкой имения в Отрадной и особняка в центре Екатеринодара. При этом предварительно договорился с женой, что та с Юлией будет обустраивать хозяйство, а он в осень будет возвращаться в Тюмень, на завод, а к весне приезжать в Екатеринодар к семье. Другого выхода не было. Оставить на управляющего все дело своей жизни Григорий Тимофеевич не мог. Освоившись, первые три дня на новом месте, матушка с батюшкой принялись активно знакомиться с соседями и обживаться обстановкой. Григорий Тимофеевич весь день был в разъездах с визитами, а матушка так активно хлопотала по хозяйству, что под вечер ни у нее, ни у слуг не было сил, все падали замертво и уже были не в силах поднять головы от подушки. Для Юлии, которая привыкла к скромному дому в Тюмени, напоминавшему сказочный теремок, с маленькими уютными комнатами, особняк, купленный в Екатеринодаре, с его шикарной бальной залой и многочисленными комнатами и спальнями был просто царским дворцом. Она, по воле родителей отстраненная от бытовых забот, который день скучала с книгой. Сидя на резном, плотно увитом плющом балконе второго этажа она не первый раз обращала внимание на соседский шикарный особняк генерал-губернатора. Сложенный из белого кирпича, он стоял словно сказочный замок, окруженный садом, прятавшим в своих ветвях летнюю беседку. Виден был лишь один её край, резная насквозь стенка и перила. Там всегда было какое — то движение, слышались голоса, но сад прятал фигуры и все происходящее.