«Они оба так изменились», — почти с восхищением подумала Ивэй, когда мальчик, не говоря ни слова, поцеловал мать в щеку и та, ответив поцелуем в лоб, просто ушла. Не оглядываясь, как и десять лет назад. Только на этот раз она не убегала, нервно хихикая от облегчения, а еле двигала непослушными ногами и ревела, изо всех сил заставляя себя сделать этот шаг. А Куд провожал ее ясным взглядом и улыбался. Он не дышал и не моргал. Хельга не замедляла шаг. Они уже все сказали друг другу до этого. Теперь пришел момент расставания. Они отпускали друг друга, прощались, зная, что, возможно, больше никогда не увидятся. Почему-то Ивэй казалось, что все будет именно так. Куд и Хельга прощались насовсем.
* * *
Они просидели на кухне Тильды всю ночь и курили такие же сигареты, как те, что когда-то дал женщине Джонатан: Хельга признала, что эти действительно лучше ее дряни. Они молчали и думали каждый о своем, но при этом об одном и том же. Куд сначала ужасно нервничал и смог немного успокоиться только после того, как выкурил целую сигарету до фильтра и ни разу не кашлянул. А потом расслабился, откинулся на спинку стула и уставился в потолок, наблюдая за непонятно откуда взявшейся в конце декабря мухой. Первой голос подала Хельга, вдруг ясно осознавшая: Куд может молчать вечно. Или пока не исчезнет надоедливая неубиваемая муха.
— Ты точно уверен, что хочешь этого? — спросила она, обеспокоенно заглядывая в темные, будто лишенные радужек глаза сына. Куд рассеянно кивнул, и взгляд его немного прояснился, вернулась тень той отчаянной уверенности, с какой он встретил вернувшуюся со свидания мать. Он наклонился над пепельницей и выплюнул окурок.
— Так будет лучше. Я слышал тот разговор с Тильдой. Без меня у тебя не будет препятствий.
— Я справлюсь. Оставь мои проблемы мне, Куд, если ты не хочешь…
— А мои проблемы? Мне-то что теперь делать предлагаешь? — он поднял культю, когда Хельга открыла рот, и продолжил: — Возможно, ты назовешь меня эгоистом, идиотом и прочее, но… Мама, я хочу этого. Правда. Я делаю это не только из-за тебя и твоего мужчины. Точнее, вовсе не из-за этого… — мальчик запутался, пытаясь подобрать правильные слова, но все, что он придумал ранее, вылетело из головы, а по мозгу растекался только дым выкуренных сигарет. — Просто сейчас лучше всего. Потом будет поздно. И хуже.
— Я не понимаю...
Куд занервничал. Он заерзал на стуле, пытаясь заставить себя сказать то, что чувствует на самом деле. Но решил, что нужно ответить честно. Как есть — мама поймет.
— Потому что я так больше не могу. Еще хоть день, и я с ума сойду. Мне тут тесно. Мне не хватает здесь места, чтобы нормально дышать!
Хельга не поняла, что сын имеет в виду, но переспрашивать еще раз не стала. Женщина достала сигарету и протянула ее Куду. Мальчик, подумав, помотал головой и поджал губы.
— Мам, пожалуйста. Прошу тебя… Отвези меня в Юсту. И ты сможешь быть с тем, с кем хочешь быть, безо всяких препятствий. И я тоже. Я хочу туда. Там у меня появится свобода, я смогу выходить на улицу и не прятаться за поддельными документами! Там мне будет не страшно смотреть в окна и... Я скучаю по Нине — она уже месяц не звонила. Она не верит, что я когда-нибудь приеду.
Хельга сжала плечо Куда, заставляя его замолчать — по лицу мальчишки катились крупные слезы отчаяния, хоть голос и не дрожал. Куд уткнулся лицом в ее плечо и зарыдал, позволяя себе минуту слабости. А Хельга, поглаживая узкую спину сына, думала, что, наверное, слишком много на него взвалила. Понимание пришло внезапно и тяжело: Куду, как и ей, приходится разрываться между дорогими людьми и не-людьми. Она знала эту боль. Куд сделал свой выбор. И Хельге стоило хоть раз в жизни поступить так, как должна поступить хорошая мать: отпустить своего ребенка. Освободить его, позволить ему обрести то, что здесь, с ней, он не обретет никогда. Она достала из кармана кольцо и надела его на безымянный палец. Куд, криво улыбнувшись, сказал, что оно очень красивое.
Сигаретный дым для них обоих этой ночью отдавал солью.
* * *
Ивэй чувствовала себя настолько уставшей, будто работала много-много дней подряд без сна. Когда она рухнула на кровать, ей почудилось, что больше не удастся подняться вовсе, и она так и останется до конца жизни валяться лицом в матрац и в одной туфле. Это был ужасно долгий, сложный, радостный, грустный и вообще удивительный день.