— Сломаешь же. Не грызи его, а то папа больше ничего тебе не подарит, — она услышала, как мальчик ойкнул. Потом донесся шорох ткани и его пыхтение, и вот он почти прокричал ей в ухо:
— Как ты узнала?!
— Ой… — девочка поняла, что мальчик далеко от нее. — Я не знаю… Но почему-то мне подумалось… — мальчик молчал. Девочка тоже — они оба просто слушали дыхание друг друга.
Они оба думали, что им вдвоем хорошо. И те несколько месяцев, что они провели вместе, были самыми теплыми. Замечательными. Теперь же, когда они порознь и их разделяют тысячи километров, а может быть, даже больше, они все равно могли быть рядом. Пусть так, всего несколько минут в день за телефонными разговорами…
— Давай когда-нибудь снова вернемся на море? — тихо спросил мальчик. — И все будет как раньше.
— Давай, — согласилась девочка и закрыла глаза, вспоминая. Мальчик тоже вспоминал. И шум прибоя, и соленый воздух с запахом жары. Старый прибрежный домик, продуваемый всеми ветрами — теплыми, нежными. Мягкий песок под ногами и склизкие медузы после шторма, жесткие, но уютные затертые коврики на кухне и в коридорчике, невысокий порог и шляпы на вешалках. Оглушительно тикающие часы и кричащие в небе чайки.
Они вспоминали все это, вновь и вновь рассказывая друг другу, и мечтали, что когда-нибудь вернутся туда. Когда-нибудь, когда им не нужно будет прятаться.
Запись пятая. Четвертое июня. Большое путешествие
Луч солнца скользнул прямо по лицу спящего мальчика, и Оз поморщился и попытался открыть глаза. Он не понял, что происходит, но, узнав знакомый интерьер с голубоватой подсветкой над столом, подумал, что, должно быть, еще рано. Ему совсем не хотелось вставать. Ноги и руки ощущались непомерно тяжелыми, почти чужими, а голова — огромной. Это было словно и не его тело, но оно идеально удобно расположилось в ворохе теплых одеял, и Оз снова задремал.
— Вставай, — раздался уже привычный бесцветный зов Четвертой: она приходила к ним со Смотрителем по утрам ровно в восемь, будила и снова куда-то уходила, но мальчик не отреагировал, предпочтя сделать вид, что все еще спит крепким сном. Обычно это давало ему минуту-другую, потом Четвертая начинала монотонно действовать на нервы. Оз крепче ухватился за одеяло, натягивая его до ушей и готовясь к ежеутренней пытке.
Эмма провела рукой по щеке Оза, и мальчик смешно скорчился, переворачиваясь на другой бок. Но Эмма не начала требовать проснуться: вдруг хихикнула и весело, с какой-то нежностью в голосе бросила: «Эх ты, сурок». Оз замер и перестал дышать. А потом медленно, как в страшном сне, сел на постели и повернул голову, уставившись на дроида. Он открыл рот, но не смог выдавить ни звука. В голове вдруг зазвенело.
— Третья?.. — он смотрел на стальное лицо Эммы, на котором почему-то не было привычной обшивки, и ничего не понимал. Третья же на ремонте… Но вот она стоит перед ним. Оз попытался оглядеться, но Эмма вдруг резво загородила обзор, спрашивая какую-то чушь. У мальчика звенело в ушах, и он ничего не слышал, кроме навязчивого шума и собственного пульса. Оз сразу заметил, что он не в своей Комнате, хоть это место и было на нее похоже.
— Эмма… — слабо позвал он, отодвигая ее и поднимаясь на ватные ноги, но Эмма вернулась на место и попыталась усадить Оза обратно на постель.
— Завтрак еще не готов, не вставай, а то будешь выть, что…
— Эмма! — вдруг заорал Оз, отчего она мгновенно подняла руки и чуть отъехала назад. Этого хватило, чтобы мальчик сорвался и подскочил к окну. Он замер и, вцепившись в занавеску, но так и не отдергивая ее, сипло спросил:
— Мы ведь уже не в Городе, верно? — Оз повернулся к дроиду, лицо которой теперь было до жути похоже на лицо бездушной Четвертой. Третья про себя пожалела, что не может отключиться самостоятельно — Смотритель специально убрал эту функцию.
— Мы уже почти в тысяче километров от Города… — призналась она, не выдерживая взгляда мальчика, и Оз побледнел. Потом, все так же глядя на Эмму, отдернул, наконец, занавеску, которая уже трещала от натяжения.
Снаружи было совсем не то, что он привык видеть с самого детства. Не унылые заброшенные дома, зарастающие мхом и грязью, с лесом на крышах. Не кривые тонкие деревья, стыдливо укрывающие собственными листьями и корнями растрескавшийся асфальт, по которому никто не ездил почти полтора века. Не сиреневое небо под куполом, такое близкое и родное, с чистым серебряным солнцем, плывущим по пластику городской «крышки». Не белый забор некогда кипящего жизнью лабораторного городка, в котором жил он сам, Смотритель и пять Эмм. Не его Город.