Ее лечили, а вот Куда, как думал сам мальчик, испытывали на прочность. Доктор задавал странные вопросы, которые, казалось, совсем не похожи на терапию. И каждый раз пытался выяснить, почему Куд считает себя мальчиком.
Когда женщина в очередной раз вернулась с обеда, принеся поднос с несоленой и несладкой кашей, что липла к зубам, Куд попросил одеяло. Он замерз, пока наблюдал за дворником, который как раз скрылся из виду. Хельга, как обычно, почти безразлично набросила на плечи сына тяжелое ватное покрывало и про себя тихо порадовалась, что Куд вообще о чем-либо ее просит: он даже с пуговицами научился справляться самостоятельно, игнорируя помощь как таковую. И тут же, чтобы сын не увидел промелькнувшую на губах улыбку, стянула его с подоконника, бросив, что надо поесть. Она кормила его торопливо, опасаясь, что каша остынет, но при этом ругалась, что Куд пережевывает недостаточно тщательно. Мальчик же пытался убедить, что и жевать в этой каше нечего: в ней твердое только намерение Хельги его покормить. Но аргумент матери относительно ноющего живота заставил Куда замолчать. У него действительно часто болел живот, и мальчика это беспокоило.
— Кстати, как твои плечи? — спросила Хельга, кивая на культю, за сходящими синяками на которой не просматривалась сыпь, и Куд внезапно осознал, что его давно не беспокоил зуд. — Значит, я была права. Твой желудок. Похоже, у тебя проблемы с ним. Зуд, боли... Видимо, то, что здешняя еда несладкая, хорошо. Значит, у тебя аллергия на сладкое.
Хельга с энтузиазмом подцепила противную кашу и ждала, что Куда ее слова обрадуют. Но мальчик расстроился — он вдруг ощутил тоску по конфетам. Ему пришло в голову, что раз Хельга додумалась до такого объяснения его зуду и болям, конфет ему теперь не видать.
Он начал вспоминать, как они проводили вечера дома, когда Хельга очень уставала — перед телевизором со сладостями. Мать разворачивала конфету, откусывала половину, а вторую отдавала сыну. Совсем как ребенок, делящийся с младшим. И они смотрели разные фильмы и мультики, сидя в обнимку, и Хельга засыпала каждый раз где-то на середине. Куд дожидался, пока телевизор выключится сам, и тоже засыпал, прижавшись щекой к мягкому животу матери. Она непроизвольно обнимала его так, что мальчику никакое одеяло не дарило столько тепла. Иногда, когда женщина не выматывалась, она не заходила по дороге в кондитерский магазин, а дома были вечера наук. Помимо постоянного чтения биологии, химии и медицины, Хельга заставляла Куда считать и решать сложные задачи, писать ногами, осваивать историю и географию, заниматься физкультурой. Она хотела научить сына всему, что знала сама, объясняла ребенку взрослые вещи так, чтобы он понял, веря, что образование — необходимая вещь в любое время и при любых обстоятельствах. Ответственность, лежащая на плечах Хельги, была велика. Она, вынужденная держать сына в четырех стенах дома, должна была восполнить его знания о мире. Иногда она даже устраивала опыты дома, а на балконе держала все, что от них оставалось.
Куда даже не волновало то, что порой обучение превращалось в пытку: рука у матери была тяжелой. Но она старалась. И Куд старался тоже. Это старание превратилось в привычку, а привычка — в увлечение. Мальчик, хоть и мало знал о том, что творится за пределами квартиры, жил полной жизнью.
— Мама, а здесь нет хотя бы книг? — спросил Куд после обеда, оглядывая пустую палату. — Мне скучно.
— Увы, не успела взять с собой из дома, извини, — съязвила женщина. — Мог бы попросить у доктора что-нибудь.
— У него нет ничего интересного, — проворчал Куд, привычно проигнорировав яд Хельги. — Одна психология и прочая ерунда. Вот в библиотеке наверняка есть… Такое ощущение, что мой мозг покрывается плесенью. Я тут помру со скуки. Честно. Я уже прямо чувствую, как в голове расползается мицелий[10].