— Я за! — быстро ответил Шрам. — И куда же вы решили идти?
— В Бергатт. Мне осточертело таскать мелочёвку из обычных могильников. Чтобы нормально зазимовать нужно или делать накопления, или сорвать куш. С накоплениями у меня в этом году совсем туго, а нормальный хабар можно найти только в легендарных местах — Бергатте, Импе, Сердце Озера, Хельштене. Отсюда ближе всего Бергатт, так почему бы не попытать удачу? И не говори, что это гиблое дело, я и так это знаю.
По спине Крага пробежал холодок, но он не стал ничего говорить против. В конце концов, жизнь могильщика — это одно сплошное гиблое дело.
На прошлой неделе их было трое, но Седой погиб, и они остались сами по себе. Краг чувствовал себя потерянным во время своего бегства. Сейчас у него вновь двое товарищей, один старый и один новый, взамен умершего. Но Кронле оказался полной противоположностью Седого, да и цели преследовал абсолютно другие.
Место, где они встретились с Кронле, тоже мало походило на их закуток, в котором Краг и Велион жили прошлые два месяца. Таверна делилась на два помещения, разделённых кучей занавесок. В левой половине стояли столы, здесь ели и пили одни посетители, а между ними сновали служанки и шлюхи. В правой на полу толстым слоем лежала солома, по ней стелили покрывала, на которых могли устраиваться целыми семьями, могли по одному, а иногда и делились свободным местом с незнакомцами. На покрывалах раскладывали еду и выпивку, по большей части принесённую с собой. Между этими постояльцами бегали дети и собаки, и лишь изредка — служанки. Никаких отдельных комнат, только кухню отделяла перегородка, да рядом можно было увидеть открытый люк подвала, откуда несли соления и холодную выпивку. Комнату можно было найти, если выйти во заднюю дверь и пересечь двор, где благодаря тёплой погоде под открытым небом готовилась часть еды, в двух шагах от очага рубили головы курам и разделывали свинью, а в большом чане мыли кружки и миски. Там же, на другом конце двора, пыхтела дымом и паром баня, в двух дюжинах шагов от бани стояла конюшня, где можно оставить или арендовать лошадь. Всё это было, но где-то там, куда ходят богатые купцы, купившие дорогих шлюх, или останавливаются бароны со своей свитой. Но в главном здании правилам бал чернь, здесь можно поесть сытной и дешёвой еды, выпить, и, если переборщил с выпивкой или негде переночевать, за мелкую монету перейти за занавеску в правую половину помещения.
— Шрам, значит? — невнятно переспросил сказитель, прикрывая окровавленный рот тряпочкой: кто-то всё же успел до него добраться, хотя толпа по большей части была занята сама собой. — Кажется, что для этого прозвища куда лучше подхожу я. Но не буду претендовать.
Кронле отнял тряпицу от лица и сплюнул кровью прямо под стол.
— Этот рассказ стоил мне двух зубов, — опечаленно сказал он.
— Зачем ты это делаешь? — спросил Краг.
— Как зачем? Нет ничего лучше хорошей драки. Особенно, если сам в ней не участвуешь. — Могильщик-сказитель швырнул кровавый лоскут на стол и взялся за эль. — Низким людям нужны низкие удовольствия. Не будь меня, они бы весь день орали на близких, друзей или семью, а благодаря мне они выпустили из себя всю злобу на несколько дней вперёд. Спровоцировать таких людей тоже не составляет труда. Намекни на то, что какой-нибудь человек, например, каменщик, в стародавние времена сношал свинью, или кто-то сношал самого каменщика, его жену или мать, и каменщик обидится. Потому что у каменщика обычно отец тоже каменщик, и дед был каменщиком, и прадед, и его прадед, и даже прадед его прадеда. И сын станет каменщиком, а потом внук. Вот и считай — вроде как обидели всю семью. А если кто-то рядом ещё и посмеялся над этим, то обида выходит вообще смертельная. На болтуна-рассказчика обычно всем плевать, он, вроде как, и не виноват, он просто историю рассказывает, к тому же его рожа куда дальше, чем у соседа, и дотянуться до неё не так просто. Особенно, если рассказчик знает, когда нужно смываться, и хорошо бегает. Да и вообще, к бродячим сказителям отношение немного другое, более уважительное. Побей одного, и второй не захочет приходить. Но иногда, к сожалению, приходится страдать ради благого дела.
— С храмовниками всё сложнее, — усмехнулся Велион, забирая у подошедшей служанки свою тарелку.
— Да, на самом деле, с ними тоже всё просто. Я нападаю не на самих жрецов, а на то, во что они верят. Что за дело жрецу до другого жреца, жившего сто лет назад? Он ему ни отец, ни брат — никто. Потому что отцом жреца обычно был каменщик или рыбак, или сапожник, или вообще кто угодно. Кроме верховных жрецов, конечно, у них папы — графы и рыцари, те могут обидеться по поводу затронутой чести семейства, но такие на мои выступления попадают не часто. Обычным же жрецам на семью плевать — они вырваны из этого круга, когда сын рыбака и внук рыбака становится рыбаком. На старую семью им плевать, потому что они уже не являются её частью. На новую — тоже, это не семья в обычном понимании, наследников жрец с другим жрецом не оставит, хотя некоторые по слухам пытаются, хе-хе. А вот богу он молится тому же самому, что и его предшественник сто лет назад или даже двести, и делает это в том же храме, в той же келье перед тем же идолом. Вот туда и надо давить. Но тоньше. Простой человек тонкость не поймёт, ему нужны грубые действия. Для жреца же нужно что-то другое, он, в конце концов, образованный человек. Например, то, что идол его не такой уж и старый, а есть постарше и поглавнее.