— Да, встречались, приветствую.
— А вы растете на глазах, надо же, такой молодой, а уже две большие звезды, подполковник. Кстати, тогда осенью куда же вы подевались? А мы ведь вас очень ждали, там в «Орешках».
— К «Орешкам», извините, не успел…
— Ну правильно, за Гнашевичем своим гонялись. Правильно, прямо по писанию: «не успеет трижды прокричать петух»…
Кочетов пропустил иронию Васинцова мимо ушей, снял очки:
— Благодарим вас помощь, майор, вы нам очень помогли. Этими нелюдьми теперь займемся мы.
— Нелюдьми? А вы сами зубки-то еще подтачиваете, ушки бреете?
— Майор, оставьте иронию при себе, не в игрушки играем. Я забираю Гнашевича и этих людей, у меня приказ.
— У меня тоже приказ…
— Охранять отца Иоанна? Можете забрать его, он вон у той машины цел и невредим. Блаженный он у вас какой-то.
— А вы хорошо осведомлены в наших делах. Ну что, взяли-таки своего Гнашевича, сбылась мечта идиота?
— Сбылась…
— А что делать с остальными зверьми?
— Хотите моего совета, майор? Плюньте на них и уносите отсюда ноги.
— Уносить ноги? Как вы это себе представляете? Все подъезды к институту блокированы.
— А вы через забор и по снежку, по снежку, вас учить, что ли?
— Спасибо за ценный совет, вы, как я понимаю, избрали более комфортный путь. Предпочитаете вертолет, угадал? А могу я взглянуть на господина Гнашевича?
Эфэсбэшник внимательно посмотрел на Васинцова:
— Почему нет, только без сюрпризов, договорились? Заодно заберете вашего попа.
Гнашевич сидел на снегу, опершись спиной о колесо «уазика», его шикарный костюм был забрызган кровью, бедро перетянуто поясным ремнем. Отец Иоанн, опустившись на одно колено, что-то ему втолковывал.
— Бросьте, святой отец, это бесполезно, — сказал Васинцов, — волка не сагитируешь в вегетарианство, как ни уговаривай. Та еще зверюга.
— Послушай, майор, — увидев Васинцова, сказал Гнашевич, — уберите этого святошу, у меня от его бормотаний аж уши вянут. Вы что, не понимаете, что это все — только начало? Со мной или без меня, но ваша песенка спета, подождите, вот стемнеет…
— Песенка? Вы имеете в виду песенку человечества? Спешу вас разочаровать, господин зверь, песенка еще не спета. Петь будем долго, хором. Очень скоро, когда стемнеет, вы увидите в ночном небе двухвостую комету…
— Вот уж вряд ли, — обнажил клыки Гнашевич.
— Увидите, увидите, уверяю! — заверил Васинцов. — Комета на своем месте, в смысле, на своей орбите, а все три ракеты благополучно следуют к месту назначения, к Марсу.
— К Марсу? Мои ракеты к Марсу? — удивленно пробурчал Гнашевич и глянул в глаза Васинцову. — Да что ты понимаешь?! Или… опять эта девчонка?
— Нет, это отнюдь не девочка, это мне сказал лысый очкастый дядька. Знаете доктора Танюкова? Ха-ха-ха. Я не раскрыл государственной тайны? — ехидно поинтересовался Васинцов у Кочетова.
— Переживем, — заверил Кочетов и тут же приказал: — Ладно, грузите его и остальных в вертолет.
— Э, постой, подполкан, больно ты резвый. Гнашевича взяли мои ребята? Мои! Да не переживай ты, на хрен он мне не сдался твой Гнашевич, но… А ну-ка выпиши мне акт о передаче задержанных. У нас, знаешь ли, тоже строгая отчетность.
— Ну, майор, ты даешь, — усмехнулся Кочетов, — но для хорошего человека чего не сделаешь. Бумага есть? Вот, держи свой акт. — Кочетов написал несколько строк и поставил внизу витиеватую подпись. — Глядишь, орден получишь, если, конечно, выберешься отсюда.
— Орден не орден, а премия нам обеспечена, — буркнул Корич, растирая озябшие на холоде руки, — а Кайметову можно погоны лейтенантские пришивать, а то извелся весь в прапорах…
— Послушай, а остальные кто? — спросил Васинцов, когда эфэсбэшники побросали в салон скрученные тела и Кочетов уже собрался задвинуть дверь вертолета.
— И чего тебя, майор, так тянет на государственные тайны? Ладно, тебе скажу, инспекция лиги «Судного дня» из-за океана, хотят посмотреть, куда пошли их миллиарды, вот Гнашевич и хотел похвалиться своей крутостью. Вот и похвалился, не учел, понимаешь ли, реалий, — и Кочетов кивнул на кучку зверей, столпившихся у ангара. — Я гляжу, ты нашел с ними общий язык.
— Да и с тобой тоже, «продвинутый» ты наш. Уши брить не забывай…
— Отец Иоанн, не надо, я просто не могу пустить вас туда, — сказал Васинцов, морщась от боли. Пашка торопливо наматывал бинт ему на плечо, и каждое прикосновение отдавалось болью во всем теле. — Вы посмотрите, это же безумная толпа, они сейчас хуже зверей, они ничего слушать не будут.
Отец Иоанн выглянул в окошко, забранное решеткой, толпа у ворот «вивария» продолжала бесноваться, поверх их голов ясно было видно тело, распятое прямо на воротах складского ангара. Совсем молодой самец — волчар, из пасти свисает слюна, лапы прибиты к воротам гвоздями. В руках у людей дубины, обычные и утыканные гвоздями, арматурные прутья, кое-кто с ружьями. И когда только вооружиться успели? Лица оскаленные, раскрасневшиеся, то ли от морозца, то ли от выпитого, — ящики с горячительным стояли тут же, неподалеку. И кто ж такой у нас щедрый? Васинцов попытался разглядеть в толпе черные береты охранников института, но не увидел ни одного. Где же этот чертов бригадир? И охранников нет, телевизионщиков пруд пруди, вон камер сколько, а охраны и милиции не видно. Расправа в прямом эфире без помехи со стороны правоохранительных органов, смело придумано, и кто же режиссер?
Пустая бутылка со звоном разлетелась о прутья решетки, осыпав всех градом мелких осколков.
— Пригнитесь, святой отец, — сказал Корич, доставая со стеллажа синее армейское одеяло. — Вот идиоты, стекло разбили. Задубеем теперь. Ну что делать будем, командир, отстреливаться?
— Огня пока не открывать, — приказал Васинцов.
— Надо же, сколько времени охраняли людей от зверей, а теперь приходится спасать зверей от людей. Кто бы мог подумать?!
— Кстати, про зверей, как они там?
— Да нормально, — ответил Корич, — сидят в ангаре, со страху трясутся. Там у некоторых баб, в смысле — самок, детеныши малые, скулят так жалостливо.
— Пойду-ка я их приободрю, — сказал, поднимаясь, отец Иоанн. — Божье слово, единственное утешение страждущим…
— Пашк, проводи, — кивнул головой Васинцов вслед священнику.
Зачем он послал Пашку? Корича надо было, Корича или хотя бы Крушилина…
Толпа за окном заревела.
— Ну что они там? — сказал Васинцов, сразу очнувшись от дремы.
— Ща гляну. — Корич приподнял одеяло, которым они занавесили разбитое окно, посмотрел вниз.
— Командир, там… там Иоанн с Пашкой.
Васинцов выглянул. Монах стоял перед толпой и, прижимая руки к груди что-то, говорил, что именно, отсюда было не расслышать. Пашка стоял сзади, в паре шагов, и нервно теребил ремень автомата.
— Как же он дверь открыл?! — зачем-то спросил Дзюба. Действительно, разве имело это сейчас хоть какое-то значение?
— Так, все вниз! — громко скомандовал Васинцов и схватился за автомат. — Крушилин…
— Поздно, — тихо сказал Дзюба.
— Люди, опомнитесь, вы же — люди! — то ли послышалось, то ли на самом деле услышал Васинцов.
А телевизионщики уже приникли к своим камерам, а толпа уже двинулась к воротам, смяв, растоптав человеческие фигурки. В этот момент раздался вой, жуткий, протяжный, тоскливый. Корич зажал уши, Дзюба застонал, Крушилин неловко выронил пулемет, и он с грохотом упал на пол. А толпа попятилась, отхлынув от ворот, сначала едва-едва, а через минуту все бросились врассыпную, сбивая камеры и осветительные лампы телевизионщиков, переворачивая ящики с пойлом и топча упавших людей. Зов стаи, многократно усиленный зов стаи.
Когда его отпустило, Васинцов снова глянул в окно и увидел неподвижную фигуру в снегу у ворот и ярко-алые пятна вокруг. Около распростертого тела стоял на коленях Пашка, без сферы, в болтающемся на одном ремне «бронике». Окровавленными руками он попытался приподнять тело, но покачнулся и сам повалился на бок.
Электровоз загудел, состав дернулся, громыхнул и медленно начал вкатываться в раскрытые ворота «вивария». Едва поезд остановился, звери, кто на четырех, кто на своих двоих, начали забираться в вагоны. Высокий офицер в черном бронежилете и с шевроном «Кондор» на рукаве отдал Васинцову честь и протянул какую-то папку.