— Как говаривает наш горячо любимый шеф, полковник Одинцов: «Если бы я знал все ответы на все вопросы, меня звали бы Господь Бог». Так вот, я тоже не Бог, и кому все это надо — ума не приложу. То, что институт, где содержится около тысячи зверюг: чикатил, волчар и прочих бывших людей, располагается в непосредственной близости от столицы нашей родины города-героя Москвы, конечно, бомба для свободной прессы. А если найдется пара бывших обиженных сотрудников института и они расскажут, какие здесь дела творились, это — супербомба.
— Но против кого она может рвануть? Ужель под Президента копают? Так рано еще, до выборов год, все позабудется, быльем порастет. На нашу контору бочку катят? Так альтернативы не вижу.
— Дзюба, ты упертый, как все хохлы, но в своей упертости отыскивая частности, порой пропускаешь тенденции.
— Классно сказано, погоди, дай запишу, потом цитировать буду.
— Да хватит тебе придуриваться-то. А не думаешь ты, что искать нужно не снаружи, а внутри?
— Что? Ты считаешь, что все это спровоцировали… сами звери, отсюда, из института?
— Почти уверен.
— Но зачем?
— А им надоело здесь. Может быть, пытки, которые ученые очкарики этично называют «исследования», зверькам не очень нравятся, может быть, в четырех стенах париться надоело, или баб не хватает, кормежка не устраивает.
— Постой, командир, я тебя чего-то не понимаю. Они что, сюда по путевке профсоюзной приехали? Это же звери, ты же помнишь, что это за твари и сколько мы их сюда привезли.
— Вот это меня и беспокоит.
— Что?
— Ты сам сказал: «Сколько мы их переловили и сколько сюда привезли». Я тут подсчитал намедни, сколько мы их взяли, сколько каждый из нас до того зверей сопровождал. И ни одной знакомой морды, ни одной, а ведь мы и на тренировках были, и на тест-контролях, и так через камеры наблюдения видели. И ни один из нас, обрати внимание — ни один не заметил, чтобы когда-нибудь этого зверя брал, вез или хотя бы видел.
— Брось, командир, их же здесь около тысячи.
— А кто это тебе сказал? Ну даже допустим, что их здесь тысяча. Но даже по теории вероятности хоть кто-то да должен был встретиться.
— Фиг его знает, для меня они все, как китайцы, на одну морду.
Один из мониторов заморгал, на нем обозначилась знакомая физиономия, полковник Одинцов собственной персоной.
— Не спите, птицы мои лысоголовые?
— Американский орел тоже называется лысый-белоголовый, — отличился эрудицией Дзюба.
— Так я разве против, орлы вы мои, включайте-ка первый канал телика и следите в оба. И попросите вашего батюшку поторопиться, я почему-то ожидаю бурное развитие событий.
— Товарищ полковник, что посоветуете? — спросил Дзюба.
— В соответствии с инструкцией, — подмигнул полковник и исчез, а Васинцов уже включал телевизор.
— Слышь, Пашк, поди-ка сюды, — крикнул он сразу, как только появилась картинка.
— Че звал, командир? — спросил Пашка.
— Дывись! Не узнаешь?
— Елы-палы! Миха с Андрюхой! И они здесь!
Два ловца давали интервью. Вернее, говорил Андрюха, а второй — Михаил — в шикарном японском пуховике только кивал, пряча глаза за темными очками. Нагло глядя в камеру, Андрюха ответственно заявлял, что его до глубины души возмущает, что правительство, которому они, ловцы, сдавали таких опасных зверей, вместо того чтобы изолировать их от общества, занимается их разведением или отпускает. После чего начал нагло врать, что одного и того же зверя брал трижды…
— Внимание! — прохрипело из динамиков. — Просьба ко всем разойтись, немедленно разойтись! Граждане, вы подвергаете себя большой опасности. В противном случае мы вынуждены будем прибегнуть к силовым методам…
Толпа зашевелилась, но с места не двинулась.
— Что они творят? Мать их! — громко выругался Васинцов. — Они что, не могли дождаться темноты? На таком морозе они сами разойдутся. Кайметов, дай-ка мне связь с бригадиром.
В это время откуда-то со стороны сильно грохнуло.
— Командир, — крикнул Кайметов, — с внешнего периметра сообщают, что толпа пошла на прорыв. Стену взорвали!
— Кто?
— А хрен их знает, бригадир сообщает, что есть потери.
— Вот тебе и безоружная толпа возмущенной общественности, — тихо сказал Крушилин, натягивая на бритую голову сферу. — Пойду присмотрю место под огневую точку.
— Где отец Иоанн? — быстро спросил Васинцов.
— Там еще, со зверушками…
— Ах черт! Группа, за мной! Пашка, Крушилин, остаетесь здесь, Кайметов — держи связь…
Корич почувствовал их слишком поздно, нет, надо было все-таки взять Пашку или хотя бы Бифштекса. Тот бы наверняка учуял, но Пашка с Бифштексом остались в «караулке». Они напали во дворе, словно знали, что «грифы» выберут именно этот путь в «вольер». Корич первым выбежал из бункера, шагов через десять остановился, замотал головой, словно уворачиваясь от назойливых мух. Васинцов успел крикнуть «назад!» и даже скинул ремень автомата с плеча, когда его сбили с ног. Они напали сверху, прыгали с козырька над бункером, с бетонного забора. Уже падая, Васинцов успел заметить, как Вазгян мощным ударом в челюсть опрокинул на снег крупного зверя и как самого его валят, ухватив за шею сзади. Потом наступила темнота.
Очнувшись, Васинцов сразу почувствовал боль. Ну и слава Богу, раз болит — значит еще жив. А еще противный запах во рту и головокружение. Не иначе как эфиром их усыпили, как морских свинок. Выждав паузу, чуть приоткрыл глаза. Полумрак, хорошо хоть не темень. Свет падал из узкого окошка под самым потолком, видимо, на улице вечерело. Он лежал на бетонном полу, рядом кто-то тихо постанывал, лежа лицом вниз. Попробовал приподняться, не тут-то было, руки крепко связаны за спиной, пальцами пошевелить еще можно, а попытка освободиться отозвалась болью в плечах, знать, умелец вязал. Ноги тоже перехвачены у щиколоток чем-то крепким, вроде как проволокой.
Васинцов все-таки умудрился приподняться и оперся спиной о стену.
— Эй, есть кто живой? — спросил он тихо.
— Есть, есть живые, — донеслось из полумрака, судя по голосу — Дзюба. — Мы здесь с Вазгяном, у него, кажется, челюсть сломана, говорить не может. Юдин тоже здесь, вроде цел, но никак не очухается.
— А Корич?
— Корича не видно.
— Кто-нибудь помнит… как нас взяли?
— Они сверху напали, видимо, ждали, — после паузы сказал Дзюба…
— А где мы, примерно представляешь?
— Подвал какой-то, вон, на меня с трубы капает.
В этот момент Юдин заворочался и что-то забурчал, Васинцов сполз на пол и плечом помог ему перевернуться на спину.
— Блин, башка просто разламывается. Командир, ты? Где мы?
— Знать бы, — отрифмовался Васинцов. — Ты как?
— Нормально, только во рту словно кошки насрали.
— Это эфир…
— Слышь, мужики, а почему мы их того… проморгали? Корич-то обычно их за версту чует…
— Здесь зверье вокруг, вот и пропустили, — предположил Васинцов. — Ладно, давайте думать, как выбираться, кто-нибудь может мне руки развязать?
Васинцов с Юдиным повернулись друг к другу спинами и Юдин, порой шипя от боли, начал орудовать пальцами.
— Фигня все это, — наконец сказал сержант. — Проволока узлом затянута, не совладать.
Внезапно рядом, где-то за стеной раздался шум шагов, громко загремел дверной запор, заскрипели давно несмазанные петли. Щелкнул выключатель, подвал озарился светом лампочек, забранных в матовые плафоны.
— Вот, господа, — раздался знакомый голос, — те самые «грифы». Надеюсь, слышали?
Васинцов привык к свету и глянул на пришедших. Шестеро зверолюдей во главе с Гнашевичем-младшим (тот самый знакомый голос), трое одеты в приличные костюмы, когти на руках пострижены, волосы на щеках уничтожены, еще один длинный, на тонких жилистых лапах, крупный чикатил с вытянутой зубастой мордой и зверобизян рыжей масти. Чуть позже в камеру вошел волчар. Крупный матерый зверь с седыми подпалинами на загривке. Он глянул на «грифов», ощетинился, показав крупные клыки, фыркнул и снова двинулся к выходу, громко испортив при этом воздух.
— Прошу прощения за моего четвероногого друга, — сказал Гнашевич, — он очень не любит «грифов», эта группа как-то лишила его стаи и полгода держала в клетке.