Я дома стараюсь приготовить обед повкуснее. Сделаю полностью уборку в квартире и привожу себя в порядок. Все это делается с желанием порадовать мужа. И чтобы он понял, как его ждут дома. Но он заявляется полумертвый. Вот и падают мои руки, а в душе полное разочарование. Опять же преодолеваю все невзгоды и убеждаю себя, что крылья опускать не нужно. Надо, как это ни трудно, смотреть на все с холодком, может, так скорее поймет. Не стала я бегать за трактором и за ним в то время, когда он получает деньги. Мне все это надоело.
Я узнала, что он вновь напился и на тракторе влез в овраг. Мимо ехал его начальник и увидел его брошенный трактор. Вскоре сняли его с трактора и сказали, что выгонят по Указу. Меня это встревожило. Я просила Русакова, чтобы заменили такое наказание другим, но он не согласился. Тогда я написала заявление, от имени Степана на конфликтную комиссию. Их решение отправила в райком союза угольщиков, решения райкома в нарсуд. Нарсуд обязал Русакова принять на свое место Степана и уплатить за то, что он не работал на тракторе. Так как трактор Русаков видел, а Степана не видел. Вот и пришлось ему покориться, взять Степана на работу, но меж ними завязалось зло. Однажды в сумерки заходит мать. «Иди, — говорит, — он у Чепиковых пьет». Но я спокойно ответила: «Если у него есть семья и он дорожит ею, то он сам придет». Мать в недоумении поглядела: «Так ведь он с деньгами!» Я знаю, и он знает, что делает, я за ним не пойду. И не пошла.
Он пришел в третьем часу, подал мне уцелевшие деньги. Снял с себя мокрые брюки. Я молча подала чистое сухое белье. Он уснул. Утром, как всегда, завтрак готов, и во время завтрака я спросила: «Сколько получил?» Он ответил: «Девятьсот пятьдесят». И на этом весь разговор. Конечно, я ему не поверила и решила проверить его в расчетном столе. Я работала в день и во время дежурства позвонила, но особа в расчетном столе, видно, была не в духа. Она крикнула мне, что всем женам ей отвечать нет времени. Тогда я еще тише спросила: «Вы давно работаете?». Она отвечает: «Да». «Так ведь сколько существует разрез, я позвонила вам в первый и, возможно, последний раз. Я такая же женщина и работаю так же, как вы. Я побеспокоила вас потому, что хочу узнать совесть своего мужа». Она выслушала меня и уже по-хорошему ответила, что Чистяков получил тысячу сто пятьдесят. Я поблагодарила и положила трубку.
Ничего ему не сказала, оставила до удобного момента. Подходил наш праздник, восьмое марта. Внимательные мужья готовили подарки для жен. Но моему и в голову не приходило что-нибудь подарить мне. Меня наградила моя честная, безупречная работа. Мое управление представило меня к министерской награде, что я и получила. Это был значок «Отличница Социалистического соревнования угольной промышленности».
В этом году уже отгружала свой уголь Кедровка. Развитие путей маленькое, на одном пути две погрузочных точки. Чтобы дать возможность грузить, нужно было стоять и махать руками, как сумасшедший. Бутовку пустишь по первому пути, а Кедровы по второму, а контрольного нет. Вот и мечешь икру. Бутовке кричишь: «Тяни. Я — Кедровка». «Подожди». А в станции селектор звонками разбивают, начинает диспетчер спрашивать: «Сколько тракторов?
Какое обеспечение? Как настроены к погрузке?» Через несколько минут звонит старший диспетчер, потом начальник грузовой службы, ответственный дежурный, начальник движения, инженер и сам начальник управления. А у нас не только работы, им всем отчитываться. Нужно выписать накладные, списать номера и проверить порожняк, взять адреса у углесбыта, взвешать вагоны, завизировать накладные в ОТК. И все это должен делать один дежурный, так как у нас не весь штат укомплектован. Я стала сдавать. Я говорю начальнику станции: у меня не хватает сил справиться с работой. Почему не набирает дополнительных людей? Он отвечает: «Подавай заявление, рассчитывайся». Меня это обидело. И как же вы можете так говорить, неужели вы думаете, что только мне не под силу? Нет! Я вам не поверю, что нельзя найти правды. Я уверена, что наш оклад должен повыситься, ведь 550 рублей платили тогда, когда погрузка была в сутки 500–700 тонн. Написала я письмо в редакцию «Кузбасса», где описала все подробно. Не знаю, я не видела, был у нас корреспондент или не был. Но я быстро получила ответ, там было написано: техничка и весов-щик будут у вас не позднее как через полмесяца. Стрелочники будут в каждую смену, оклад повысят. Радостью моей были обрадованы все дежурные. А то уже дошло до того, что даже после смены не хотелось ни есть, ни спать. Ходишь, как дурной, в ушах звонят телефоны, голова шумит от непосильного напряжения. Мало этого, дома добавишь: придешь, а он пьяный, начинает придираться, что есть ему не приготовила. Подавляя свой гнев, я отвечаю, что сейчас все будет готово. Быстренько поджариваю картошку, созвала детей, сели за стол. Он же подходит и выхватывает ложку, несмотря на то, что ложек хватало на столе без этой. Обидно и даже очень, но чтобы дети могли поесть нормально, я вылезала из-за стола. Но сколько же надо силы воли, чтобы выдержать такое. Его поступок такой подлый, что нет слов объяснить. Он прекрасно знал, что я уже и без этого еле держусь на ногах. Когда он протрезвился, я предъявила требование: или пей водку и уходи от меня, или живи со мной, но брось пить водку. Я сказала, что он низок в своих поступках. «Ты же, — говорю, — мужчина, на вид очень сильный, смелый, а душонка в тебе хуже слабой женщины. Смотри, что ты делаешь: работаешь, зарабатываешь, а правду сказать не смеешь. Потому что поступок твой низок. Ты скрываешь деньги не от меня, а от самого себя, от своих детей, т. к. у нас с тобой в семье окромя детей, нет никого. А ты если умеешь честно заработать деньги, так сумей и привести деньги в дело, ведь не так уж легко они тебе достаются, чтобы поить всех, кто бы ни попал па пути. Почему я не скрываю ни одной копейки от тебя? А мне вполне можно скрывать, т. к. у нас дают и премии, и за маршруты. Но я этого не делала и делать не собираюсь. Я знаю, что тебя обманывать — значит, себя обманывать. А ты думаешь только о себе, ты знаешь, что поесть тебе всегда будет. Ты никогда не думал о том, что тот, кто идет с тобой одним жизненным путем, у того не под силу ноша. Ведь можно же понять, как тяжело твоему другу, который предан тебе до последней капли крови. А ты не хочешь взглянуть, ты живешь слепо, тебе хорошо и ладно. Нет, Степан, поймешь ты меня, но будет поздно».