Упала я на стол, наревелась досыта. Слышу, дверь в сенках скрипнула. Я скорее под умывальник — не хотела показывать детям своих слез, но детей не проведешь. Я еще гладила, потом стала звать детей к Масленцовым. Толяша говорит: „Меня не поманывает“.
Пошли с Володей. Я с Валерой повидалась, Володя с Сережей вырезки делали. Потом альбом глядели. Сережа кричит: „Мама, папа приехал“. Зная как он к нам отнесется, я позвала Володю домой. Василий разделся, и хоть бы слово спросил у Володи, а ведь он ему крестный! Эх, крестный! А Володе обидно показалось, он всю дорогу насвистывал. Я иду молча и думаю: „Если бы Сергей был на месте Володи, а Степан на месте Василия, он бы так не отнесся. Ладно, мои дети, переживем“.
В понедельник мне в день. Порожняка нет, нету и дел. Позвонила в гараж на Северную — Василий там механиком. Спрашиваю: „У тебя есть время со мной поговорить?“ — „Есть“. — „Ты, — говорю, — прости меня, но вчера ты поступил не по-человечески. Мог бы спросить у Володи о занятиях или о проведении свободного времени“. — „Я, — говорит, — спешил“. — „Ладно, не будем лицемерить“. Я справлюсь сама. И не дам детям споткнуться». Трубку положила, опять реву. Но зачем я реву, надо беречь себя ради детей. Если что случится, детям будет худо, а дети одеты плохо. Володе надо москвичку — все ребята носят москвички. Володя ходит в стареньком пальто.
Ходила я к следователю Гузик, спрашивала: когда же суд? Она сказала: «Скоро. А если желаете видеть мужа, попросите у Масленцова машину, я поеду в тюрьму и вас возьму. Я была рада — я очень хотела видеть Степана и узнать, что он думает и что скажет мне.
У меня была сумка, я наготовила передачу. С Василием накануне договорилась, что я зайду в гараж, он даст автомашину, и я поеду к следователю. Зашла в гараж. Василий говорит: „Все машины ушли, но ты подожди в диспетчерской“. Просидела я до десяти, как на горячих углях. Вся искорежилась. Подошла машина. Василий сказал: „Поезжай с ней“.
Еду и опять переживаю: а вдруг нет следователя или не поедет. Она оказалась в кабинете. Собралась и поехали.
Зашли взяли пропуск. Когда подошли к воротам, она сказала, что сумки у нас возьмут. Я за пазуху положила котлеты, сало, мыло. Махорку она взяла. Вошли в тюрьму, у меня сердце сжалось. Коридор в полумраке и камеры. Воздух тяжелый, у меня все внутри колотилось.
Мы вошли в свободную комнату. Она меня предупредила, чтоб я не плакала. Привели Степана, он при такой встрече растерялся. Следователь сказала: „Садитесь“. Он сел, смотрит и молчит. Я подаю ему котлеты, сало, махорку. Сама боюсь заплакать, говорю: „Ешь“. Он отвечает: „Не хочу“. „За что ты меня бил и резал?“ Он говорит: „Я не знаю“. Рассказала, что достроила баню, выкопали погреб. Дети учатся хорошо. Слезы прячем друг от друга, но вижу, Степан меня не слушает, и когда следователь сказала: „Прощайтесь“, я поцеловала Степана. Губы его были холодные. Я не стеснялась, попросила: „Поцелуй меня“, а он так посмотрел, что у меня слезы потекли. Я поняла, что я ему не нужна. Он знает все мои переживания, а помочь даже словом не пожелал. Ничего я не поняла из этого свидания. Или он убит горем, или он жалеет, что не дорезал меня.
Из тюрьмы я вышла как пьяная. Доехали до Рудника, я села на трамвай, а Гузик поехала к себе. Получила деньги, сразу поехала домой. Я сильно устала. Дети ждали меня с нетерпением. Только вошла, Володя сразу: „Рассказывайте, видели папашу?“ Говорю: „Видела, мои родные. Отец просил, чтоб вы хорошо учились и меня во всем слушались“.
Рассказывала, что отец очень грустный, худой, чтоб сожаление у детей вызвать. А Степан словом не обмолвился о детях.
Володя взял баян, заиграл. У меня потекли слезы не морща, а в глазах сидел он — бледный, подавленный. Мне надо бороться с собой, иначе я могу тронуться.
Не один раз ездила в областной суд. Там сказали: раньше половины января не ждите. Заехала в предварительную кассу. Купила билеты на самолет. Полетим с Чистяковым, который в три раза моложе Степана. Толяша очень радовался. Володя остался за хозяина, с ним Толяша Клейменов. Елку нарядили красиво. Продукты я набрала, чтоб и Володя не обиделся.
В Тайгу прилетели, идем к маме. Толя спрашивает: „А баба меня знает, что мы к ней собрались?“ Я говорю: „Нет, сыночка, я не обещалась“.