Мама встретила нас со слезами. Как всегда, платьице на ней черное, фартучек цветастый и темный штапельный платок. Собрались встречать Новый год. Лиза с Федей, Поля с Женей, Катя с Володей, а Томочка с Василием не приехали.
Сели за стол, выпили, закусили и, как всегда, запели. Я хотела выйти из-за стола, но Лиза не пустила. Смотрю, у всех сестер заблестели глаза. У меня мелькнула мысль: что же я делаю, не даю людям встретить Новый год? Вытерла слезы и сама запела.
Пели все ранешние песни. Я все вспомнила, как мы были тут в последний раз со Степаном, где он сидел, как он маме подносил угощение, и каждую мелочь. Все проходило перед моими глазами не настоящее, а прошлое. Мы же пять лет собирались на Новый год вместе.
Я старалась быть веселой, не портила людям праздничного настроения. Мама приболела, видно, утомилась или остыла. Мы с Толяшей за ней ухаживали. Когда маме стало легче, мы решили лететь. Лиза пошла с нами на аэродром. Мама положила постряпушек и когда мы пошли, она смотрела в окно и махала рукой.
Прилетели в Кемерово, — мороз страшный. Какой-то шофер довез нас. Володя ждал не так нас, как гостинцев от бабы Мани.
Вот и конец отпуска, а суда все еще нет. Как-то во время дежурства позвонила я в областной суд. Мне ответили: суд состоится семнадцатого января в доме культуры шахты „Бутовской“. Значит, суд будет, как говорила Гузик, показательный. Разревелась я, как по покойнику. Одна себе, никто не видит и не слышит (стрелочница чистила стрелки).
Зазвонил в телефон, звонила Томочка из школы. Я ей объяснила, когда суд, она по голосу поняла, что уже уревелась.
Смотрю, заходит. „Ты в панику не кидайся, суд все равно должен быть“. Я ей ответила, что я спокойна, но от ее глаз не скроешь. Вижу, что сестра задумалась. Я говорю: „Будем надеяться на лучшее. Вот дадут ли покормить его, сейчас так быстро“.
Завтра суд. Как боязно слышать это слово. Уже в третий раз. Попросила я Тамару, чтоб котлет постряпала, а тут Толя заболел. Пришла с дежурства, накормила детей. Толяшу попросила пить чай с медом. Дала аспирин и хорошо укрыла. Через два часа он весь вспотел, я его переодела, постелила чистую простынь. Володя спит и Толяша уснул. Я уже уснуть не смогла. Утром дети наелись, я чаю стакан выпила. Володя взял баян, заиграл: „Опять по пятницам пойдут свидания“ и т. д. Я ушла в спальню, упала на койку, дала волю своим слезам, чтоб хоть немного разрядиться. Дети сначала уговаривали, потом затихли. Встала я, оделась и пошла. Иду как на похороны.
В клубе народу полно. Кто-то крикнул: „Везут!“ Начался суд. Допрашивали свидетелей. Степан смотрел на Толяшу и плакал. Сделали перерыв. Я попросила охрану, чтоб его накормили, они передали ему поесть. Степан попросил, чтоб Володя сел поближе.
Когда Степану дали последнее слово, он махнул рукой и, сдерживая рыдания, сел. Но и сидя, ревел, не переставая. Когда зачитали приговор: расстрелять! — у меня потемнело в глазах. Я наверное бы упала, если бы не поддержала Тамара и соседка.
Боже мой, что же мне остается делать? Степа! Милый, вот ты стоишь перед моим глазами и, может, в последний раз. И как ты смотришь на меня?
Степан спросил: „Где твой защитник?“ Я говорю: „Ты же сам дал согласие защитнику Голузе. Она сказала, что была у тебя и ты ее просил“. Потом Степан сказал с таким злом: „Выстроилась, живи!“ Вроде, стройка его в тюрьму загнала.
Эх ты, Степа! Разве я смогу жить без тебя? Родной мой, я буду бороться за твою жизнь. Голуза просила двести рублей, чтоб она поехала в Москву защищать тебя. Я ей носила просьбу от себя и детей, чтоб приобщили к делу. Володя писал: „Если вы расстреляете отца, вы убьете мать, если же вы замените расстрел любым сроком, мать будет мучиться, но будет жить и нас учить“.
Голузу я сказала: вы сами влезли на суд Чистякова здесь, но в Москву поеду я сама.
Пошла я денег просить взаймы. Разводов дал сто рублей. Бульденко — двадцать рублей, Масленцовы — двадцать рублей. Тайга выслала шестьдесят рублей, получки тридцать четыре рубля. Я ехала в Москву, не зная. на сколько времени. Детям набрала продуктов, а денег дала двадцать рублей.
На Казанском вокзале я встретила Гошину жену Дусю. Она из Тайги ехала через Москву на юг. Как же я обрадовалась ей. „Тебя, наверное, бог послал мне в проводники?“ Она смеется: „Я три часа уже здесь. Тебя жду“.
Поехали к Кузьминовым. Дуся часто бывает в Москве, а я первый раз. Она повела меня в метро. Если бы в обычное время, залюбоваться можно было красотой, но было не до этого. Ничего меня не радовало. На плечи давило горе. Клава, Васина жена, встретила хорошо. Вечером пришел мой двоюродный брат. Он работал в Министерстве внутренних дел, майор. Как всегда, спокойно обо всем расспросил. У них двухкомнатная квартира. Дочь и два сына, все хорошо воспитанные, хотя еще не очень взрослые. На завтра поехали с Клавой в Верховный суд. Спрашиваем: пришло или нет дело из Кемерово на Чистякова? Старушка отвечает: нет, не пришло.