Теперь нужно было думать только о себе. Я пошла в деревню, за несколько километров, к сродному брату отца. Жена его работала в молочном отделе, взяла меня к себе, и я стала есть досыта.
Работа моя была разнообразной. Утром рано я шла принимать молоко от доярок, потом подогревала и пропускала его через сепаратор. Частенько, чтобы ускорить дело, хватала не под силу, после чего целыми днями не хотела есть. Ничего мне тетка не запрещала, а у меня глаза не глядели ни на что. Дальше — больше, мне становилась все хуже.
Потом приехала старшая сестра и взяла меня к себе. Томочка уже жила у нее раньше, она взяла ее от бабушки. Я стала учиться. Догонять сверстников было трудновато, а особенно плохо шел русский язык. Все правила я позабыла: мне ведь и думать не приходилось, что придется продолжать учение. Я пошла в четвертый класс, когда нужно было уже в седьмой. Но это меня не стесняло, я старалась учиться.
Валенки у меня были латаные-перелатаные. Платьице старенькое, но всегда чистенькое и выглаженное. Когда перешла в пятый, ребята из седьмого стали поглядывать на меня, как на взрослую, но я ничего не хотела замечать, так как в моем сердце таился огонек любви раннего детства. Я вступила в кружок самодеятельности. Иногда оставались на репетиции, и когда стали выступать, взрослые удивлялись нашей постановке. Мы разыграли пьесу „Николай Иванович“. Этим Николаем был в пьесе Миша Киреев. После постановки он предлагал мне с ним подружить. Я ему отказала. Но потом много чудила: одному пообещаю, приду на свидание, а другому скажу, что он нравится мне, а сама никуда. Да и в чем было ходить? Иногда Лиза мне давала свое батистовое платье и туфли, вот тогда я вся цвела, не стеснялась никого и чувствовала себя свободно. Шутила, танцевала, а иногда я плясала русскую. В такие вечера я действительно была хороша, но, как кончался вечер, я бегом бежала домой.
Началась война, не помню, в Монголии или с финнами, зятя взяли в армию.
Лиза осталась с нами одна, но она духом не падала. Пошла в МТС поварихой, кормила шоферов и трактористов. Дома всю работу старалась сделать я. В четвертом я была лучшей ученицей, в пятом по всем предметам имела хорошие оценки, но русский у меня кое-как, на посредственно. Вроде сама русская, а понять русский язык не могла, да и сейчас в нем не сильна.
Зять вернулся невредим. В это время я решила попроситься у сестры на каникулы в деревню. Я, говорю, сильно соскучилась по бабушке, ведь она одна теперь. Крестный уехал в Красноярск. Лиза ничего не имела против этого. „Только иди, — говорит, — в своей одежде“. Но разве хотелось мне показаться своему любимому на глаза такой нищенкой! Я решила так: если Лиза даст хоть что-нибудь свое, то пойду, а не даст, не пойду. Такой разговор у меня был еще за месяц раньше до каникул.
Катюша мне ничего не писала, видно, боялась, что я приеду к ним, но меня не манило к ним, т. к. я уже ела нормально. Иногда я задумывалась о нашей встрече, но не могла себе представить, какой она будет. Оставалось одна неделя до каникул, и мне не удалось уговорить сестру. Она пообещала, что даст платье и жакет, а валенки, говорит, хоть проси, хоть не проси, все равно не дам. Если тебе их дать, ты их разобьешь, а потом я сама разутая останусь. Я уже и на это согласилась. А валенки, думаю, у бабушки попрошу, уже так долго не видела она меня, все равно сжалится.
Настал мой долгожданный день. Я отправилась в дорогу. Бабушка встретила меня хорошо. Долго мы с ней беседовали о моей жизни, и я, стесняясь, попросила ее, чтобы она дала мне надеть на вечер свои валенки. И она дала. Я пошла на вечеринку, а сама еще не знала, встречу ли я того, о ком многое передумано. Войдя в помещение, где раздавался шум молодежи, своего любимого я там не встретила.
Мы играли в разные игры; смотрю заходит тот, кого я так долго ждала. Пойдет ли он ко мне, думала я, может, он занят, может я для него ничего не стою. Но он подошел. Пожал мою руку, потому что он сел рядом.
Не знаю, как высказать ту радость, которая озарила меня. Я готова была расцеловать его, если бы это было можно, но все это было внутри. Внешне я казалась равнодушной, хотя радость переполняла мою грудь. Он спрашивал, как я провожу время, как учусь, и у меня закралась мысль: а может, хоть он и сидит со мной, он принадлежит другой. Я стала ждать конца вечеринки, чтобы узнать правду. Когда пошли домой, он подошел ко мне, попросил пройтись с ним. Мы шли вдоль улицы с гармошкой, он очень хорошо играл; дошли до его дома, я постояла, а он занес гармошку и надел тулуп. Подойдя ко мне, он завернул меня в тулуп и взял мою руку. Мы шли молча, а сердца наши говорили о самом настоящем счастье, что мы встретились. Может, он не был так счастлив, как я, не знаю, но мне от него уходить не хотелось. Я почти ни о чем не расспросила и даже не разглядела, какой он стал, т. к. я почему-то стеснялась взглянуть на него прямо. Он говорил, что, как ему известно, многие парни преклоняются передо мной. Я ему ответила, что все это неправда, а сама то и дело думала, что он один мне мил и я с ним счастлива, но ему этого я никогда не говорила.