— К встрече с любимой, — скрипотнул Младший. — Так ты ее называл, да?
Колго наблюдал с пригорка, как брат ухватил мастера за локоть и потащил дальше, в распадок, чтобы не мучать отдыхающих свободцев криками. Наблюдал, потирая тонкими пальцами кривой подбородок. Зацепившись за щетину, ярко рдели алые пылинки. Впервые за три года Её не стали жечь.
— Я проповедничков многонько порасспрашивал, — ласково просипел волчонок, разглаживая плеть. — Пели они складно. Тебе перепою сейчас. И вобью, чтобы до души. Чтобы поглубже тебя кемью, красная жальница, проняло.
Комар, дергая тельцем, тыкал хоботком Иншеково веко. Тот стоял, чуть скособочившись и безвольно свесив ладони. Розовые пятна опоясывали запястья, и в сумерках руки мастера походили на кукольные.
…
Геррот смял бумагу, отшвырнул на край стола.
— Он не врет. Тут все буквы пропахли страхом. Поднимем награду, организуем засады вдоль настилов — и будем ждать.
— А что делать с этим, Иншеком?
— Попадется под выстрел — убивайте. Гнида. Неврастеник, — и сплюнул на край стола.
…
Через пять недель, перед весенним равноденствием и праздником Молодой Пыли банда свободцев ворвалась на двор уездного Цересского пророка, скрутила его и попыталась увезти в болотный край. Но охранцы были наготове — лучшие кони и молодые, яростные будущие «святоши» с заголенными плечами: выждав чуть, бросились следом, отбили заложников по дороге и зажали таки разбойников в овраге, не дали улизнуть в топь.
Они перестреливались, перебегали с места на место, прощупывая лучшую позицию, когда из-за кустов с криками: «Кемь всемогущая, я свой!» выкатился навстречу двас-охранцу веснушчатый, курносый парень с бегающими глазами и проплешинкой вдоль пробора. В руках он тащил сверток — с того капало, оставляя на земле алую дорожку.
— Иншек?… — начал было Глас, опознав того по описаниям засланного шпиона. Но осекся.
— Мм-м-мне! — пробормотал Иншек, бросая под ноги охранцам круглую ношу. — Мм-н-нее и полмешка камней хватит…
Из развернутой дерюжки смотрела остекленевшими глазами в небо голова свободца Колго. Аккуратно, по уши, отрезанная от тела, она стремительно бледнела щеками, а вдоль крыльев носа начинали синеть глубокие посмертные морщинки — признак лица, либо никогда не знавшего кеми, либо вылепленного настоящим творцом.
— Сумел все ж. Осмелился трус, — выдохнул Глас, махнул курносому Иншеку, который трясся от страха и пританцовывал с ноги на ногу, как жеребенок — подожди здесь, мол, потом разберемся с наградой, и скомандовал «в атаку, сломом!»
…
Писарь, когда понял, что им не отбиться, бросился в костер, утащил с собой три пуда отборной пыли и все бумаги. Кемь жарко горит, пышет, как праздничный порох — ничего спасти не удалось, обугленных костей — да и тех не осталось.
Младший волчонок забил девятерых, но был взят живым: бился, кусался и выл. Ему нахлобучили мешок на голову, спеленали, закинули на телегу и приставили шестерых конвоиров. На радость господину Герроту, чтобы по закону.
Обезглавленное тело Колго нашлось в свежей выгребной яме, засыпанное пучками серой болотной травы. Глас лично вытащил его, бросил в грязь. Задумался на секунду, стоит пнуть мертвого врага под ребра — или это недостойно того, кто может дослужиться до Её благословения. Решил ограничиться презрительным взглядом.
Вдруг дернулся.
Наклонился ниже.
Еще ниже.
Схватил мертвую ладонь, поднес к глазам.
Рывком задрал мокрый, дурно пахнущий дерьмом и смертью рукав.
Ладонь, запястье и предплечье были мастерски забледнены — другой и не заметил, не узнал бы ничего, если бы не звездочки на ногтях — цеховой знак творцов Карева.
А на плече еще крошечными, но уже яркими черно-малиновыми пятнами расцветали «поцелуи кеми». Знак либо старого мастера, либо ярого стража…
— Либо… гения? — растерянно пробормотал Глас и оглянулся. У края свободнецкого логова, возле кустов, чернела голова. Рядом с ней уже никого не было.
В чашке меда
— Если завтра устанете, — говорила мать, сворачивая шерстяной плащ Лии и укладывая его на дно сумки, — то дойдите до края Каменной чаши и оглянитесь на вчера.
— Как это? — Лия громко засмеялась — будто колокольчики посыпались по ступенькам. Мать поджала губы: опять девчонка добро разбазаривает. — Как это — на вчера?
…
Потом оказалось, что проще не бывает. Когда Лия устала, старший брат, Рин, сначала подхватил ее сумку, потом, устав глядеть, как девочка спотыкается и загребает башмаками дорожную пыль, ухватил ее под руку.