«Вон он, видишь? Про него я рассказывал».
«Симпатичный».
«Че-его?! Опять ты из ума выжила?»
«И совсем не выжила. Войт правду сказал, когда его своим для Бойрона назвал. Только он не Бойрону свой вроде как, а словно бы мне…»
«Точно, спятила. Солнцем крышу нагрело, девочка?»
«Что такого? А в этом все равно что-то родное есть… свое, знакомое!»
«Быть того не может, Хильма, зуб тебе даю — первый раз он в городе! И не только за те годы, что ты с нами, а вообще — в первый раз».
«На что мне твой зуб, Рокос? Да и нет у тебя никаких зубов, и давно уже…»
«Эй, тише вы там! Разгалделись…»
«Что, боишься, услышит? Ха-ха!..»
«Кто его знает, какие там люди в дальних землях живут. Он же заезжий, вон, сами гляньте!»
«Странный он…»
«И впрямь, странный!»
«Одет не по-нашему, и говорит чудно. Издалека, наверное, господин приехал».
«Да какой он господин? Молодой совсем».
«Молодой — не молодой, а вишь как ему жизнь личико-то порасполосовала? Шрам на шраме, рубец на рубце… Помнишь, годиков несколько тому как народ с юга тянулся? Ты, Бойрон, баял еще, что постояльцы все про большую войну на побережье рассказывали. Этот, поди, там же раны свои заработал».
«Мож, он просто душегуб какой?»
«Нее… Человека служивого я враз от шпака гражданского отличу. Насмотрелся. Я тут, почитай, вдесятеро вашего подольше стою-поживаю. Еще помню, как прадед нынешнего Государя здесь огнем да мечом порядок наводил, когда дедушка хильстеррского наместника решил волю взять. Нашего брата, однако, не трогали. Понимали, значит. А людской кровушки земля попила вдоволь…»
«Что служивому делать в нашей глуши-захолустье?»
«Кто знает… Государева, вестимо, служба. Нам с тобой не расскажут, хе-хе…»
«Государевы люди мундиры носят, а этот… Видишь, вырядился как? Шляпа с пером и пряжкой, сапоги до колен, манжеты, кружева, что ж ты поди ж ты…»
«Тайнослужцам мундиры без надобности, пустая голова. А что до шляпы да пера… Столичная мода, должно быть».
«Может, на государевом пенсионе, по ранениям да за геройство? И впрямь — путешествует. Отчего бы и нет?»
«Ду-урень… Ты забыл, что тут за место? Иначе, как по государевой необходимости, путешествовать тут незачем. Только если к оранжевым братьям, на фабрику… Хм».
«Да он слыхать не слыхал про нее, про фабрику-то. Чужак, одно слово. Таркаранов боится, еду прячет… Какая ему фабрика? Без надобности: что фабрика ему, что он фабрике…»
«А ты чаще повторяй — «фабрика, фабрика, фабрика», Бойрон. Особенно когда он — там, внутри. Они, бывает, чувствительные окажутся. Глядишь, сам ему эту мысль в голову вложишь, если ее еще нет там пока, дубина… Хлопот потом не оберешься. Не Государево это дело. Ни к чему и этому… красавцу вашему о ней знать. Даже если и отслужил он свое. Слышь? Чтоб и не думал даже…»
«Не буду, Майр».
Милая Дженни!
Сегодня я немного приболел — ничего страшного, легкое желудочное расстройство — поэтому рассказывать не о чем. Дремал в комнате, пил чай с корицей, читал.
Увидел наконец здешнего таркарана — подобрался по столу совсем близко, чтобы утащить с подноса кусок печенья. Зверь не такой крупный, как мы видели в доме у Фая, всего-то с кулак, но усы знатные. Помахал мне вежливо — воришка, но понимает, что со мной не по стати нельзя — и убрался восвояси. Да, придется все же подвешивать еду.
Как ты там ешь? Как спишь без меня?
Не скучай, постараюсь вернуться пораньше.
Здравие тебе, Фай.
К стыду признаюсь — сегодня мне изменила профессиональная выдержка. Еле добрался до гостиницы. Как меня полоскало и выворачивало наизнанку, вспоминать страшно. Думал, до ошметков желудка дело дойдет. Но обошлось.
Спросишь, с чего бы это храбрый Кольвер, прошедший резню в окопах и обыски в бездомных поселках, так разнюнился? Храбрый Кольвер всего лишь съездил на фабрику.
Сегодня с утра опять заехал к Громе, подтвердил готовность к сделке, но пожелал увидеть материал.
— Вы имеете в виду инвестиции? Или вложения?
Чьма меня дернул за язык ответить:
— И то, и другое.
Тогда меня с почетом и «под большим секретом, только из уважения к вашей любви к архитектуре, господин Кемме!» отвезли в натуральный альд.
Ты никогда не задумывался, куда деваются дети со всей империи, от которых отказались их матери сразу после рождения? Не только простые безродные сиротки, которым не повезло родиться в семьях непорядочных людей или вовсе вне семьи, а еще и вырожденцы, которые напугали бы любую, даже самую добрую мать? Кривые, косые, уродливые, дебилы? Дети с крысьей губой и жабьей пастью, с перьями вместо волос, с плавниками вместо ручек и ножек? Все те, в ком жив Оранжевый Огонь? Все, кого собирают по больницам оранжевые братья и уносят… Не в приюты они уносят брошенных выродков, так и знай! Свозят сюда, в Хильстерр, и растят — на убой.