«Отстань, чего привязалась? Делать нечего больше, о чужаках с рваной рожей рассказывать… Скорее бы уж он убрался туда, откуда приехал, или подальше даж…»
«Ты чего, Бойрон? Злишься, что ли? На кого? На меня? На меня-то за что? Или на него? Так, а он-то тебе что сделал?»
«Сделал, сделал… Поранить меня хотел, да я на него зыркнул так, что он в лице переменился. Громко у меня получилось, должно быть. Даже такой простолюд услыхал».
«Он же не со зла, он не здешний же. Ему откуда ведать про такое, что нельзя так, как там, в столичных землях да центральных провинциях? У них там Огонь выжег все до камня. Все чудеса, все волшебство, всю душу тамошней земли — напрочь. Потом море снова всего принесло, да оставило, когда уходило. И теперь там земля плодородна — а вроде и бесплодна, потому что только хлеб да репулину и родит. Тут-то совсем другое дело. Но не спросишь об этом — сам не расскажет никто. А спросишь — ухмыльнутся да промолчат».
«Да ты-то откуда знаешь все это? Тоже скажешь — родители рассказали?»
«Конечно, родители. Любили меня, и говорили со мной. Они думали, я не пойму, и правы были. Только я запомнила. А потом, когда смогла понять, поняла. Мама, бедная моя мама! Сильно убивалась, когда отец меня увозил. Пережила ли, родила ли нормального ребеночка? Ах, не узнать теперь…»
«Она тебя на смерть отдала, дуреха ты. Отреклась. А ты ее жалеешь!»
«Конечно, жалею. Это же мама! Как непонятно? А ты злой такой, потому что родителей своих не помнишь, Бойрон. Бедный ты, бедный… Никто тебя не любил, когда ты маленьким был, никто не полюбил таким, каким ты остался. Тоже — маленьким…»
«Себя пожалей. Умная нашлась…»
«А ты не плачь, Бойрон. Я же чувствую, что плачешь. Не плачь. Лучше расскажи про того, приезжего».
«Отстань уже».
«Не отстану. Сам знаешь».
«Знаю…»
Милая Дженни!
Надеюсь, ты еще не прочитала новостных телеграмм из Хильмстерра. Даже если прочитала — не волнуйся, землетрясенье было вовсе не таким страшным, твой Коль жив, здоров и цел.
Даже хрупкие подарки для тебя — и те не разбились.
Не буду подробно писать — лучше сам все тебе расскажу!
Завтра уже сяду на дирижабль.
Обнимаю крепко-крепко и нежно целую.
Фай.
Я чуть было не сел в лужу. Если бы не вчерашнее землетрясение, я бы сохранил свое направление мыслей и приехал к Государю с доносом на извергов. Которые якобы убивают детей-инвалидов.
Идиот. Конечно, Государь о них давно знает. Конечно, все не так просто.
Фай, ты слышал когда-нибудь, как дома разговаривают?
А видел, как они, выпростав из земли паучьи ноги-сваи, бегут прочь от гор, спасая жителей от землетрясения? Перепрыгивая трещины и провалы?
Можешь представить?
Я тоже не мог до вчерашнего вечера.
Оранжевые братья уносят детей не на смерть, Фай. Они дают им новую жизнь. Дети не умирают, а переходят в новое бытие — их на протяжении трех лун бережно растят в ребра для нового дома, а потом одевают в стены. Серый цвет жилых кварталов — это цвет живых костей. Дома болтают меж собой, дружат со своими жителями и радуются каждому землетрясению, как дети…
Стоп. Они же и есть дети.
Фай, я что-то заговариваюсь.
Давай по возвращении выберемся в трактир, возьмем по кружке пива… и еще по одной… и я расскажу тебе все. В лицах.
Путешественник отложил письма в сторону, нервно потер щеки сухими непослушными пальцами и застыл, сгорбившись, глядя в одну точку. Он все никак не мог прийти в себя после пережитого.
Подземные толчки разбудили его ранним утром. Кольвер попытался встать с кровати, но упал, будто подрубленный под колени — земная шкура дернулась, пытаясь стряхнуть с себя людишек, будто назойливых насекомых. Посыпались книги с полок, с ворчащим скрипом завалился одежный шкаф, из пола с жестяным стоном тянулись шляпки гвоздей. Только теперь Коль понял, что кровать прибита к доскам не случайно.
У него сжалось сердце от темного, нестерпимого ужаса, в голове протяжно и басовито ныло, с улиц слышались крики. И громкий скрип, будто гигантскую телегу разбирали на доски посреди городской площади. Именно тогда Кольвер по-настоящему почувствовал, что дом вглядывается в него. Что стены «дышат», то сжимаясь, то разжимаясь. Что в полу образовалась выемка, чтобы упавший никуда не выкатился, когда…