А потом скачет с ними домой на «конях» — по очереди. Они обнимут Колечку за шею или схватят за волосы, иссиня-чёрные, густые, лохматые, греют в них руки и погоняют: «Быстрее, быстрее!»
Война отняла у них дедушку и обеих бабушек, еду, вещи и тепло, но у них остались мама с папой и Колечка со старушкой. И, несмотря на то, что, когда они вернулись, ещё шла война, а потом были самые голодные и холодные, по карточкам, годы — сорок шестой и сорок седьмой, им с Иваном жилось в Москве очень даже весело!
А однажды в первое послевоенное лето, когда папа снимался в Бресте, мама с Колечкой привезли их в лес.
Они с Иваном в лесу впервые, и лес непонятен им. Та же тайна, что сказка: в нём живут колдуны, бабы-яги и лешие. Марья жмётся к маме и закрывает глаза — если не будет видеть лес, значит, его нет, и нет колдунов.
А мама говорит:
— Ложитесь на животы, смотрите и молчите. Молчите до тех пор, пока молчать больше не сможете.
Марья послушно легла, но смотрит не вокруг, а на мамину ногу. Босая мамина нога в солнечном свете белая, с прозрачными пальцами, с небольшими аккуратными ногтями — у Марьиного лица, тощая, незнакомая. Марья обнимает её, целует.
— Ну что ты, Марья? — осторожным движением, как-то очень бережно, мама поднимает Марью к своему лицу.
А Марья вырывается из её рук, снова ложится на живот, как велела мама, и наконец видит лес: тащат сухие еловые иголки, другой сор жуки и муравьи, ползут лупоглазые гусеницы, извиваются черви, с цветка на цветок перелетают бабочки и стрекозы, жужжат комары. Оказывается, вовсе не люди хозяйничают на земле, а слетели с картинок книг и с маминых рисунков герои маминых и Колечкиных сказок. Листья, стебли цветков, трава — зелёные, но совсем разных оттенков: и прозрачно-зелёные, и чёрно-, и оранжево-зелёные. И сами листья друг на друга не похожи — овальные, резные, пушистые, разлапистые, стрельчатые, и цветы — разные, словно великий мастер свою жизнь положил на создание каждого листка и цветка.
— Есть полезная трава, ею лечатся звери и люди, — говорит мама. — Есть ядовитая. Из ядов тоже можно сделать лекарство. И люди, и звери, и трава — вместе… — И вдруг не таинственное, тревожное: — Коля, что с тобой?
Марья подняла голову. Колечка смотрит в небо. Снизу Марья не видит его лица.
— Коля, что ты, Коля? — Мама подошла к нему.
— Прости, сейчас пройдёт. Он любил лес. Последний раз в лесу я, пацаном, был с ним. Он мне так же, как ты ребятам, про траву. Он вырастил меня. Отец погиб, он был мне за отца. Зря я поехал. Не могу.
Колечкин голос незнаком, срывается. Да что же это — Колечка плачет?! Она чувствует, что-то происходит, а встать, подойти к нему, она чувствует, нельзя, и лежит затаившись. Кто его обидел?
— Костёр разожгли… собирали сухие ветки. Запах смолы.
Марья не все слова знает. «Костёр» знает — на улицах Чистополя в мороз жгли костры, около них грелись сотни бездомных, а слово «смола» тогда услышала впервые.
— Я виноват в его гибели. Его же после Горного направили на московский завод инженером! Это я уговорил, сорвал… на Кольский. Он сначала — ни за что, требовал, чтобы я в институт…
— Ну, в чём же ты виноват? — едва слышно говорит мама. — Ты хотел, как всегда, втроём. Ты Мотю моего спасал. Колечка! Колечка!
Про кого это они? — пытается понять Марья. За шиворот заполз муравей, щекочет спину, а она боится пошевелиться.
— Его назначили директором апатитовой фабрики, она только создалась. После работы придёшь к нему, а он без «здравствуй» крикнет: «Жратва на окне, Коль!» — и снова с людьми. Люди прут к нему. Часто ночевал на фабрике. Даже диваном не успел обзавестись, раскинет пальто на полу, под голову — шапку, ну, может, часа три поспит. Конечно, мне удобнее спать на нормальной кровати в общежитии, но я сильно скучал без него и спал с ним на полу!
— Говори, Колечка, родной, выговорись, наконец. — Голос у мамы дрожит. Мама так же беспомощна, как она, Марья.
— За ним пришли… мы только уснули. Он не поверил, в крик: «С ума спятили, кого брать?! Да я вас!» — всех раскидал. А его — по голове! И скрутили. Поволокли. Очнулся, кричит: «Не верь, Коль, чистый я!»
Всё-таки Марья вскочила, подбежала, забарабанила по его животу:
— Не плачь, мой Колечка. Ты обещал показать муравьиный город. Покажи замок стрекоз! — Она ревела в голос и тянула его в лес, подальше от его памяти, позабыв про колдунов и леших. Иван тянул с другой стороны.