В пятницу, ближе к вечеру, позвонил Шерлок.
*
Звонок застал Мэри врасплох. Сегодня она задержалась с ужином, и, с минуты на минуту ожидая прихода Джона, торопилась закончить приготовления: собиралась наполнить сырной заливкой выложенное в противень тесто. Получится славная корочка у пирога, да и тесто, кажется, удалось. Машинально схватив телефон, она даже не потрудилась взглянуть на экран.
— Здравствуй, Мэри.
Миска опасно накренилась, и густая ароматная масса подтекла к самому краю, грозя залить веселые цветные горошины на стеклянных боках.
В это невозможно поверить — как он посмел?!
Она молчала. Она и в самом деле не могла вымолвить даже слова. Негромкий, спокойный голос обернулся вокруг шеи удавкой, парализовал голосовые связки, выбил из легких воздух.
Зачем он звонит? Зачем они все ей звонят?!
— Мой звонок тебе неприятен, я понимаю. Но всё же прошу о пяти минутах.
Она наконец-то вдохнула, глубоко и жадно.
— Но лишь о пяти.
— Спасибо. Я уложусь. Можем мы встретиться?
Встретиться? С ним? С наваждением её мужа? Вот оно — неизбежное. Неужели решающий момент наступил? Эти двое дозрели и теперь выносят приговор своей жертве — попавшей в капкан, дрожащей и от страха даже не ощущающей боли. Такой Мэри себя и видела в эту минуту.
— Для чего?
— Разговор неизбежен, Мэри, тебе ли не знать.
— Почему же его начинаешь ты? Насколько я понимаю, речь пойдет о том извращенном треугольнике, который мы из себя представляем.
— В какой-то степени да.
— Ты даже не пытаешься отрицать, что спишь с моим мужем. Такая честность достойна похвал.
— Я не сплю с твоим мужем.
— Позволь тебе не поверить. Но я не об этом. Почему ты, а не Джон? Ему самому не хватает смелости выбросить меня на помойку?
— Джон не знает об этом звонке. Он ничего не знает.
Сердце заколотилось ещё сильнее. Может быть, она поспешила, и разговор с Шерлоком — благословение, способное вернуть ей утраченные надежды? Но страх потери гнал её по пути сарказма и недоверия.
— У тебя появились тайны от самого главного человека?
Шерлок помолчал.
— Ты права — он самый главный. Самый главный в моей жизни. Но есть ты.
— Какая жалость.
— Мэри, мои пять минут истекают, и я повторно предлагаю тебе увидеться. Более того, если после нашей встречи ты скажешь мне «уезжай», я уеду из Лондона навсегда. Покину Британию. Обещаю.
— Что? — Надежда полыхнула так яро, что Мэри на секунду ослепла. — Это шутка?
— Ты считаешь, что сейчас подходящее время для шуток? Ты измучена, я измучен. Но Джон страдает больше всего.
— Страдает? Я не заметила. Вчера, например, он с аппетитом ужинал запеченным окороком. И сон его достаточно крепок. — Ей так хотелось ранить его, что загорелся язык. Ужалить в самое сердце, впрыснуть яд, чтобы кровь свернулась и почернела. И пусть корчится там, на своей Бейкер-стрит. — В любом случае, так называемые страдания не лишают нашего Джона естественных потребностей и желаний. — Думай что хочешь, красавчик. Даже то, что твой главный вполне может трахать свою жену. Почему нет?
— Мэри. — И она сразу же поняла, что проигрывает. Глупо, по-детски сдает все позиции — это тихое «Мэри» против её язвительной трескотни было непобедимым орудием. — Ты согласна уделить мне внимание? — И добавил: — На тех условиях, что я предложил.
— Согласна. Но не думай, что я готова тебе проиграть.
— Я и не думаю. Более того, шансы у меня нулевые.
— Даже так? Что ж. Где? Когда?
— Завтра в полдень. В сиреневом сквере. Знаешь его?
Естественно, она знала. На этот небольшой, уютный скверик, полный аромата и зелени, смотрели окна квартиры Тимоти Коули, где оба они в течение года задыхались от супружеской нелюбви. Она знала, но почему-то в тот момент выбор места для более чем нежелательного рандеву не показался ей подозрительным.
— Завтра суббота.
— Да. Но у Джона дежурство.
Такая осведомленность не должна была удивить — что ж в этом удивительного? В душе она всегда знала, что ни грибное рагу, ни уютные вечера перед телевизором не заменят Джону любви, и обманывать себя придуманным благополучием — не самая умная в мире вещь. Самообман никогда не приносит сладких плодов, и однажды наступает минута, когда ты давишься собственными иллюзиями, и душа твоя умирает. Конечно же, Бейкер-стрит существует, и Джон приходит туда любить. Она всегда это знала. Но так же она знала, за что ведет свой тихий, бескровный бой. Почему же сейчас застыла с остановившимся взглядом? У Джона дежурство — почему так сильно поразили её эти простые слова? И почему вдруг она почувствовала себя разлучницей, злобным, опасным зверьком, которого надо безжалостно гнать? Ей физически стало плохо: закружилась голова, тошнота подкатила к горлу, вспотели ладони. Напрасно малышка Мэри отказала себе в освобождении.
Встревоженный голос вывел её из ступора: — Мэри?
— Что, Шерлок?
Он растерянно замолчал - слишком горько звучал её голос. И она молчала. Молчание длилось и длилось, и затягивать его дольше было бессмысленно.
— Я приду в сиреневый сквер.
Эту ночь Мэри провела в полубредовом кошмаре. Каждый шорох, раздающийся из гостиной, каждый сонный вздох впивался в неё, покрывая кожу испуганным жаром. Мэри вслушивалась в теплую тишину квартиры и дрожала от ужаса, объяснения которому найти не могла, но перед рассветом сдалась и уснула крепко, без проблеска сновидений. Она не слышала, как поднялся с постели Джон, как он уходил, и потом долго об этом жалела.
*
Сквер казался серым и бесприютным. Не то что летом, когда сирень пышно украшала аллеи лиловыми и белыми гроздьями. Зима шла на убыль, и небо больше не баловало снегопадами, а солнышко хоть изредка, но пробивалось сквозь легкие тучи, подсушив дорожки и витые скамьи. На одной из них Мэри увидела Шерлока. Он сидел, вытянув ноги и быстро перебирая пальцами клавиши телефона.
«Что-то пишет. И вполне вероятно, моему мужу», — с усталым безразличием подумала Мэри.
Заслышав её шаги, Шерлок вскинул глаза и быстро поднялся.
— Привет.
Только сейчас она вдруг заметила, что они не сговариваясь перешли на ты, словно общая страсть, как схожий диагноз, сделала их роднее. Что ж, этого следовало ожидать. Во всяком случае, сказать ему в заключении убирайся из нашей жизни будет намного проще.
— Привет. Я опоздала?
— Самую малость. Но это не важно. Сегодня довольно тепло. — Он посмотрел на клочкастое, серое небо. — Кажется, снега не будет.
— Погода важна для нашего разговора?
Он растерялся. — Нет.
— В таком случае, к делу. — Мэри опустилась на скамью и окинула Шерлока взглядом. Она не чувствовала себя хозяйкой положения и не пыталась его обличать, ей и в самом деле не терпелось всё закончить и вернуться домой — к теплой кухоньке и подушечкам. — Говори, и, пожалуйста, побыстрее.
Но присев рядом, Шерлок молчал, очевидно, не решаясь начать, и как бы ни хотелось Мэри избавиться от этого безрадостного свидания, помогать ему она не считала возможным — было бы странно подавать топор палачу. И поэтому терпеливо ждала.
— Мэри…
Она облегченно вздохнула: чем скорее он скажет всё, ради чего притащил её в этот необитаемый сквер, полный воспоминаний и унылых ветвей, тем скорее получит ответ — её безапелляционное нет на всё, что он в состоянии ей предложить. Но услышала неожиданное.
— Возможно, тебе будет тяжело это увидеть. Я осознаю, что поступаю жестоко, и заранее прошу меня извинить. Но…
О чем это он? И что собирается ей показать? Мысль испуганно заметалась — неужели есть что-то, ещё более ужасное, чем любовь её мужа к этому человеку? Господи, где же предел?
— Не понимаю.
— Это касается прошлого. Твоего.
Мэри резко отпрянула, вцепившись в сумочку и с ужасом глядя на Шерлока. — Отец?
— Нет. — Он не повернул головы, не посмотрел ей в глаза. Он продолжал сидеть прямо, покусывая губы и явно волнуясь. И вдруг подался вперед, заприметив в безлюдном скверике что-то, достойное его интереса.