— Да. Нам тяжело. Дьявольски. Мэри… уехала. — Джон скривился от наплыва душевной мути. — Алекс, это невыносимо — думать о том, что она вынесла, и как одинока сейчас. Но без Шерлока мне не жить. Только он. Во всём мире. Всегда был и всегда будет. Веришь?
Алекс ничего не ответил, лишь задержал на Джоне долгий, внимательный взгляд. Но и на этот раз осуждения в его глазах Джон не увидел. Возникло теплое чувство, что Алекс с ним заодно. Что он заодно с Шерлоком. И пусть это было не совсем точно и уж тем более не совсем правильно, пусть они мало походили на заговорщиков, главное, в чем Джон был сейчас абсолютно уверен, это то, что Алекс его понимает.
— Возьмешь меня к себе? Такого…
— Какого? Ты самый обычный. Не считая того, что первоклассный специалист. Будем надеться, что у тебя не встанет при виде какого-нибудь голого парня на операционном столе.
Алекс озабоченно тер переносицу, поглядывая исподлобья, и Джон не выдержал — рассмеялся: — Такого удовольствия я точно никому не доставлю. И вообще, встает у меня исключительно на голого Шерлока.
Хоть помечтать…
— В таком случае, дело улажено. Пара дней на формальности, и ты у меня. Идёт?
— Идет.
Джон ликовал. Это будет настоящим блаженством — делать то, о чем всегда просила душа, по чему давно стосковались руки. И пусть пока на вторых ролях — какая разница, и велика ли беда? Главное — вернуться к себе самому. Кровь не вызывала больше в Джоне ни ужаса, ни тошнотворного содрогания. Наконец-то он окажется на своем месте, и даже в качестве ассистента готов почувствовать себя едва ли не величайшим хирургом Британии.
Шерлок принял известие о переменах сдержанно, бросив короткое «это отлично», но Джон всей кожей почувствовал его радость.
Холода отступали…
Но подходила к концу вторая неделя, а Шерлок о переезде молчал. Вновь накатило тихое бешенство — что за гребаный мазохизм? Неужели так сладко проводить вечера один на один с невеселыми мыслями? Гнев подступал к горлу не самыми ласковыми эпитетами, но Джон как мог сдерживал их безудержный натиск. Хорошо. Хорошо, мать твою. Хочешь так? Будет так. Посмотрим, как ты станешь выкручиваться, когда челюсть сведет от желания переброситься хотя бы парой словечек. С кем? Снова достанешь свой идиотский череп? Придурок обидчивый. Я, возможно, козел, но люблю тебя до смерти и жить без тебя не могу. Черт с тобой, играй в свои игры. Я подожду.
Он перестал настаивать.
***
Ноги подкашивались от усталости — первая, до смешного легкая операция стоила Джону немалого количества нервов. У стола он был хладнокровен и собран, каждое движение выглядело отточено верным, но потом, когда всё благополучно закончилось, когда напряжение отпустило, накинулась давно забытая лихорадка — ломало так, словно он вновь оказался там. Где ни сна, ни отдыха. Где руки порой существуют отдельно от тела — механически ловкие, нацеленные только на выживание. И где смерть нашептывает на ушко совсем не детские сказки.
Подобное состояние было вполне объяснимо, учитывая длительное отсутствие практики и неодолимый страх сделать что-то не так. Ничего сверхъестественного и уж тем более внушающего тревогу. Нормально. Более того, где-то внутри бушевала радость победы, и только подавляющая опустошенность на фоне всплеска адреналина не позволяла ей проявить себя в полную силу. Теплый душ, возможность вытянуться в полный рост и закрыть глаза — последние три часа, включая дорогу, он мечтал только об этом.
В такси он в подробностях отчитался Шерлоку, расслабленно откинувшись на спинку сиденья и вслушиваясь в учащенное, прерывистое дыхание, до смешного диссонирующее с бесстрастным «что ж, это замечательно, Джон».
— Ты рад за меня? — спросил он с легкой улыбкой. — Шерлок?
— Разумеется. — И не выдержал — заговорил сбивчиво и горячо: — Очень рад. Очень. Джон, это… это чертовски здорово. Как ты?
— Чувствую себя измочаленным. Но живым. Ладно, пока. Я подъезжаю к… Я на месте.
— Джон. Послушай…
Ну давай, скажи это, и я немедленно поверну такси и окажусь у тебя в объятиях. Ну же…
— Что?
— Отдохни. Прими душ.
Да пошел ты.
— Обязательно. Будь здоров, Шерлок…
… и черт бы тебя побрал.
Ладно. Душ, чай, горизонтальное положение. Вполне достаточно для того, чтобы считать, что жизнь не так уж хренова…
…Поздний звонок Мэри не удивил его и, как ни странно, даже обрадовал. Джон был уверен, что ничего плохого он сейчас не услышит (только не сегодня), и подумал, что звонок этот в равной степени нужен и ей, и ему — слишком тягостным было их расставание вот так, без единого слова. Это не давало Джону покоя и угнетало не меньше, чем баранье упрямство Шерлока.
Мэри говорила, что всё у неё хорошо. Что к разводу готова, но просит Джона повременить — сейчас ей не до формальностей. — Я дома, в Камбрии. Борюсь со своими демонами и учусь принимать жизнь. Получается довольно неплохо. Кроме того, здесь спокойно и тихо. Никого… Скоро зацветет сад, и он уже не кажется мне обителью призраков. В доме тепло. Я плохо сплю, принимаю таблетки, но это пройдет.
Она сообщала обо всём ровным, обыденным тоном — так, как могла бы рассказывать о новой технике вышивки, которую освоила за непродолжительный срок. В её словах не звучало подтекста, во всяком случае, Джон его не услышал — Мэри просто делилась кусочком своей разрушенной и заново создаваемой жизни с человеком, который так много для неё значил, и с которым всё ещё не прервана связь. С близким и дорогим. С мужчиной, однажды разделившим с ней кров и постель. Но Джона окутало душным туманом, словно тем самым она приоткрыла двери, приглашая его войти: теперь ты знаешь, где меня отыскать, если будет такое желание, и знаешь, что я всё ещё отчаянно нуждаюсь в тебе. Нет. Ни за что. Никогда. Джон не хотел её видеть. Никогда больше. Никогда, никогда, никогда. И едва не задохнулся от простого предположения, что всё это может вернуться хотя бы на час. Только теперь он до конца осознал, как ужасна была его жизнь последние несколько месяцев — ложь, притворство, самообман. И ничего не окончено, пока он здесь, в этом постылом месте, где давят стены, где снятся тревожные сны, где основными чувствами становятся чувства вины и злости, а это неправильно. И где в молчаливом упреке застыла супружеская постель, словно коростой покрытая шелковыми подушечками, которыми его жена пыталась украсить свою унылую жизнь, и которые он ненавидит. Боже, нет.
Джон молчал.
Чутко уловив его смятение и внезапно нахлынувшую тоску, Мэри торопливо добавила: — Но здесь я не задержусь. Разберусь в себе хоть немного и уеду к Эмме и Кристоферу. Она… Мама звонит каждый день, и я почти готова к ним перебраться. Сразу же после развода… Или раньше. Не знаю.
— Прекрасная мысль, — только и смог он сказать. — С Эммой и Крисом тебе будет хорошо, я уверен.
— Так же, как тебе с ним? — не удержалась Мэри от горечи.
— По-другому.
Уже попрощавшись, она спросила: — Ты счастлив, Джон?
— Да.
Он долго лежал в тишине, впервые за последнее время ощущая внутри себя абсолютный покой и уверенность. Он думал о том, что благодарен Мэри за всё. Действительно благодарен. Разве мог он открыто признать тот факт, что любит Шерлока не только как друга? Разве себе самому он мог бы в этом признаться? Лгал бы по-прежнему… Оба они лгали друг другу довольно успешно, подавляя желания и мечты, гася влечение и пряча его под маской взаимного уважения и приязни. Но Джон не забыл тот жаркий мороз по коже, когда Шерлок оказывался чуть ближе обычного, допустимого. Волны тепла. Покалывание кончиков пальцев. Неосознанную маету. Сны, полные опьяняющих образов, которые мучили, после которых просыпался со стоном, тяжело отрывая голову от подушки. И Шерлок… Его взгляд — порою глубже и горячее, чем это дозволено дружбой.