Маленькие неувязки, едва уловимые нестыковки, мелочи, мелочи, мелочи…
Но это было не главным. Главным было другое — притяжение, которое истомило обоих, и которое оба, не сговариваясь, игнорировали с необъяснимым упорством. Они снова были просто друзьями, с той лишь существенной разницей, что теперь до тонкостей знали вкус и запах друг друга, что прошли через ту форму физической близости, которую при любом раскладе можно назвать предельной.
Джон любит. Любит очень сильно. Его горло забито невысказанными признаниями.
Джон говорит «привет, Шерлок», а на языке пылает «я люблю тебя».
Джон говорит «спокойной ночи», «доброе утро», «передай мне масленку», а внутри дрожит от нескончаемого потока «люблю, люблю, люблю…», и сдержать этот поток не всегда удается — он омывает его сердце, скапливается и сверкает в уголках его глаз. Джон сердито смаргивает и трясет головой — ни за что он не позволит этому прорваться наружу.
Почему он скрывает чувства? Почему ждет от Шерлока разрешения или хотя бы сигнала? Он не может этого объяснить.
Но несмотря на это Джону почти хорошо. Небольшое «почти» в данном случае не считается. Он собран и деловит. Он снова дома, теперь уже по-настоящему и теперь уже навсегда. И он снова ждет. Да, черт побери, это опять происходит.
Он мечтает о Шерлоке. Шерлок сидит напротив в спокойной позе и с таким же спокойным лицом, а Джон тонет в своих мечтах, глядя, как плавно стекает на лоб отросшая прядка, как нервные, бесподобные пальцы машинально убирают этот раздражающий беспорядок. Сердце Джона медленно падает, и он мечтает коснуться губами места, где только что лежал завиток. И, боже, до чего это глупо — мечтать, когда знаешь вкус этой кожи и её аромат больше, чем что бы то ни было на Земле, помнишь, как она покрывается жаркой испариной под твоими руками, и как это сладко и больно — дотрагиваться до неё поцелуями.
И почему, черт возьми, это так невозможно?
Но ему действительно хорошо, и он признается себе, что может быть счастлив даже от меньшего. И если Шерлок по какой-то причине не захочет больше той самой близости, Джон примет и это. Ведь мечты его останутся с ним. И любовь останется — горячая как никогда, но укрощенная и не требующая ответного жара. Каким образом он будет справляться с проблемой, думать Джону не хочется. Шерлок рядом, и это уже решение всех проблем. Он готов стать евнухом при своем малочисленном, не знающем себе равных гареме. Какие пустяки, боже мой. Он почти забывает о сексе. (Небольшое «почти» в данном случае не считается).
Что думает по этому поводу Шерлок, скрыто за непроницаемой маской умиротворенности и довольства, хотя Джон не совсем уверен, что это маска. В конце концов когда-то Шерлок добровольно принял свой аскетизм, сделав выбор в пользу интеллектуальных оргазмов, и, с его собственных слов, не испытывал по этому поводу каких-либо неудобств…
Они живут замечательно. Притираются друг к другу достаточно быстро, что обоих нисколько не удивляет — память тела неистребима, и вот уже исчезла неловкость, и вот уже вернулось прежняя простота. Успевают два раза поссориться, причем довольно серьезно — с полным набором колкостей от Шерлока Холмса и прямолинейных высказываний от Джона Ватсона, не обременяющего себя особенной деликатностью. Делят обязанности по дому, и на этот раз Джон не признает никаких поблажек — поровну, значит поровну, надо будет отправить Шерлока в магазин, он сделает это без малейшего колебания, каким бы страданием не подернулись самые прекрасные в мире глаза. (Страдай, но тележку заполняй до самого верха. Составление списка я так уж и быть возьму на себя). Приглашают Алекса «на пару стаканчиков виски», наконец-то осуществив его трепетную мечту увидеть гостиную на Бейкер-стрит, и Джон снова втайне ревнует, наблюдая восторженное изумление Алекса и скромное удовольствие Шерлока, расплывающегося в улыбке значительно чаще, чем привыкли его лицевые мышцы. Джон видит их очевидную совместимость и от этого нервничает — ни с кем и никогда Шерлоку не может быть настолько комфортно. На это существует неписанный закон их союза — только Шерлок и Джон. Всё остальное — лишь случайные связи. Он поглядывает исподлобья, мучается частым ознобом и чувствует себя ревнивым ослом. И тем не менее вечер этот смело можно назвать чудесным. Проводив Алекса, они ещё долго сидят в гостиной, перебрасываясь короткими фразами, и не спешат расходится по комнатам… Частенько появляется Лестрейд — просто так, не нуждаясь в помощи или совете. Грег привык справляться без Шерлока, а Шерлок пока не готов к возвращению в мир грабежей и убийств. Он откровенно наслаждается безмятежным существованием под крылышком Джона. (Вопрос, надолго ли его хватит, остается открытым). Майкрофт Холмс своим присутствием не обременяет, как видно, не желая нарваться на дурное настроение Джона, в котором, он абсолютно уверен, всё ещё очень живо, и перед которым продолжает считать себя виноватым. А может быть, он просто предоставляет возможность этим двоим разобраться в собственных жизнях. Его звонки не часты, но весомы, и каким-то удивительным образом всегда оставляют след, по большей части приятный. О миссис Хадсон говорить не приходится — миссис Хадсон рядом всегда. Порою чаще, чем это необходимо. Но поскольку она является неотъемлемой составляющей микрокосма квартиры, никому из них не приходит в голову высказать даже подобие недовольства. Миссис Хадсон была, есть и будет. C момента переселения Джона на Бейкер-стрит она не задала ни одного неподобающего вопроса, что конечно же означало, что их у неё несметное множество. Но она мужественно ограничивается вопросительным взглядом, время от времени перебегающим с одного на другого — всё ли благополучно, дорогие мои?
Да, миссис Хадсон, да. Спасибо, наш добрый и всё понимающий ангел.
Каждый прожитый день Джон считает единственным, уникальным, и однажды с печальным удивлением осознает, что секс совершенно не вписывается в эту гармонию. И, возможно, даже её нарушит. Наверное, думает он, дальновидный Шерлок понимает это лучше него. И наверное, это правильно…
Кроме того, не исключена вероятность (и осознание этого особенно тяготит), что Шерлок опасается переступать ту черту, за которой их отношения приобретут статус семейных — с неизбежными обязательствами и обременительной несвободой. Джон не забыл откровенного разговора о прошлом. Шерлок и его связи, черт побери. У Джона до сих пор остро сосет под ложечкой от каждого из сказанных Шерлоком слов: Все чего-то ждали… Требовали… Имели виды… Строили планы… Разве сам Джон далеко ушел от таких притязаний? Он тоже имеет виды. Еще какие. И, возможно, Шерлок любыми способами старается этого избежать. Страстные поцелуи, лихорадочные обжимания, ласки, вздохи и стоны — всего лишь экстаз. Нахлынуло бурно, закружило, достигло точки кипения, а потом отлегло. Кто сказал, что Шерлок собирался идти до конца? Это Джон собирался…
Он смиряется, посчитав, что и так получил от жизни достаточно.
Но не смиряется Шерлок.
Всё прозаично: угасающий день, с усталым облегчением уступающий место вечерним сумеркам; лампа под потолком; вспененная вода, покрывающая грязные тарелки и чашки; Джон, деловито шурующий в мойке; автомобильные гудки за окном и где-то там, в высоком, темнеющем небе — первая звездочка, такая яркая, такая недоступная пониманию… Джону уютно. Спокойно. Хорошо. И только когда позади вырастает Шерлок — неожиданно, словно взметенный и принесенный одним из ураганных ветров, картина меняется со скоростью вспышки. Остро, томительно, жарко. Джон дрожит от невиданной по силе потребности — обернуться. И не может этого сделать. Спины невесомо касаются губы, вспарывая мышцы, круша позвоночник, поджигая кожу и кровь до угольной черноты, и шепот забивает легкие раскаленным песком: — Ты же понимаешь, что больше я не могу?
Пульс разрывает виски. Разве можно так реагировать на короткое прикосновение? — Думаешь, я могу? — глухо отзывается он, всей тяжестью опираясь на раковину, и, мгновенно теряя силы, оседает на пол, разбрызгивая пенную воду. И смотрит на Шерлока снизу вверх. Ему ничего не нужно в данный момент (нужно, конечно, смертельно нужно, но, ей-богу, не в данный момент) — единственное, чем он мог бы довольствоваться сполна, это присевший рядышком Шерлок. Ещё неплохо было бы почувствовать его руки — пусть обнимет. Но может и просто сидеть поблизости. И даже молчать. Шерлок так прекрасен сейчас, что в груди разливается боль — прекрасное лицо, прекрасные глаза, прекрасное тело. Мысль возникает совершенно бредовая — как можно коснуться всего этого безнаказанно? Осквернить чистоту этой кожи и не быть растерзанным инквизицией? — Ещё немного, и я начну воспринимать тебя, как святыню.