Зато папа-командир с ними чуть не в десны целовался. После долгих совещаний с «новыми» с глазу на глаз он ходил довольный. Плевать он хотел на свой подчинённый личный состав. Он делал бизнес, это было заметно невооружённым взглядом, а мы Родине служили. Каждому своё.
Похоже, что больше всех возмутило выступление Коноваленко самого командира, он заорал на своего заместителя, застучал по столу кулаком.
Тут поднялся начальник связи полка. Старый, седой майор Пряхин.
— Товарищ полковник, а что вы кричите на своего заместителя? Приказа о снятии нас с боевого дежурства не было. Так какого рожна мы будем слушать все эти бредни местных генералов? Приказа о расформировании нашей части не было, не было команды о передачи вооружения, техники. Так чего мы сидим и слушаем их?
Тут «генерал» начал нас увещевать, что мы нужны, мол, новой республике. Начал рассказывать сказки, что мы получим квартиры, звания, должности, деньги большие будем получать. Условие одно — остаться служить в ВС Азербайджана. Мы начали вставать и выходить из зала, не дослушав очередного болтуна.
Зато потом стало известно, что командир около трех часов беседовал с глазу на глаз с генералом этим, и вечером, собрав совещание, сообщил, что мы передаём почти всю оставшуюся технику ДХ Азербайджанской армии. Мы возмущались, но толку было мало.
Через час нас — связистов и шифровальщиков — собрал начальник связи. Мы понимали, что нельзя отдавать аппаратуру ЗАС и шифровальную технику противнику. Сотрудник восьмого отдела шифровальщик Костя Недопекин недолго сопротивлялся. И вот ночью мы на стоянке техники ДХ мы кувалдами разбивали аппаратуру, шифраторы и дешифраторы дробили в пыль. Потом взяли ключевую и ЗАСовскую документацию — как действующую, так и на случай войны — и устроили большой костёр. На огонь приходили офицеры, прапорщики, кто-то принёс пару литров местного коньяка. Но мы лишь отхлебнули и следили, чтобы сгорело все полностью, ни кусочка от упаковки, ни листочка от документации не осталось. И при этом ничего не разлетелось. Вся техническая документация по ЗАСу и шифрам также полетела в костёр.
Пришёл особист Коля Мироненко. Мы ему объяснили, в чем дело. Он лишь молча приложился к стакану коньяком, махнул обречённо рукой и ушёл.
После того как все сгорело, мы составили акт об уничтожении техники и документации, ключевой документации, шифров. Акт составили в семи экземплярах, по числу присутствующих. Все подписали его. Каждый взял по экземпляру. Хоть мы и обозначили, что все это было сделано под угрозой захвата аппаратуры и документации противником, но кто его знает, что потом будет с нами.
Во время боевых действий в Афганистане был случай, когда самолёт Ан-26 заблудился и сел на территории Пакистана, вернее его уже посадили насильно. Сутки держали оборону, не выходили из самолёта, потом был штурм, никого не убили. Но там были комплекты ЗАС аппаратуры и ключевая документация. И за сутки никто не предпринял попытки уничтожить блоки и ключевую документацию. Потом самолёт вернули в целости и сохранности, за маленьким исключением. Не было ЗАС аппаратуры и ключевой документации. После возвращения на Родину командир корабля и связист пошли под трибунал: не за то, что они заблудились и посадили самолёт на территории чужого государства, а за то, что ЗАС и ключи к ней попали к противнику.
Технику вывезли. Из штаба армии что-то грозили, но никто не приехал. После этого командир полка был переведён к новому месту службы в Москву.
Особист Мироненко пытался его оттуда достать, писал какие-то бумаги. Не получилось. Потом сам поехал в Москву. Там его убили. За командиром, говорят, местные тоже охотятся. Много пообещал, много взял, мало сделал. Может, тоже убьют. Каждому своё. Он знал, в какие игры ввязывается.
Семьи мы отправили ещё полгода назад, когда война в Карабахе началась в полную силу. Квартиры наши разграбили, все наше оставшееся имущество хранилось в части.
И даже после всего этого нас не сняли с боевого дежурства. Плевать, что остался лишь один боеспособный дивизион — третий, на остальных лишь часть техники работала. И кое-как несли охранение от местных ополченцев — их в последнее время, ой, сколько развелось. Отряды, армии, группы, и все — самообороны, и все пекутся о том, чтобы нас не захватили армянские боевики. А нам бы от местных избавиться, они бы лучше нас в покое оставили.
Все очень устали. В штабе армии уже никто ничего толком не говорил. Поначалу кричали на нас. Лозунг был один: «Кому не нравится — может увольняться!»
После перевода командира полка приехало два полковника, посмотрев на нас, сменили своё настроение, задора у них заметно поубавилось. «Держитесь, мужики, держитесь! Недолго уже осталось вам ждать!»
На меня была возложена ответственность по поддержанию связи с подразделениями, которые зачастую находились на приличном удалении от штаба части — до двадцати километров.
Очень часто местные крестьяне, запахивая поля там, где раньше им было запрещено обрабатывать землю, случайно рвали кабели связи: так у них появилось новое увлечение — уже нарочно рвали кабель, выкапывали его, обжигали и сдавали в пункты приёма цветного лома. Понять их можно было, после начала войны работы никакой не стало. Жить как-то надо. Но мне не легче от их проблем. У меня связь боевая, а тут эти местные!..
И вот ночью меня поднял мой командир — начальник связи:
— Олег, с третьим дивизионом связь пропала. Съезди, посмотри.
— Ох, достали меня эти крестьяне и охотники за цветным ломом. А по радио пробовал?