Научная фантастика оказалась при этом неплохим материалом для моделирования. При ее помощи я показывал, что происходит, когда «индивидов приспосабливают к обществу» и, наоборот, когда «общество приспосабливают к индивидам». Как можно устранить полицейский контроль и любые уголовные санкции, в то же время не ввергая общество в состояние анархии? Своими произведениями я спрашивал: в самом ли деле человек — творческое существо, способное постоянно совершенствоваться под влиянием культуры? Куда ведет непрерывное возрастание благ, их доступность, вплоть до бесплатной раздачи, — не приведут ли эти «утопии пресыщения» к причудливым разновидностям ада, к «электронной пещерной эпохе»? Ибо автоматизированное окружение, исполняя любые капризы людей, делает их ленивыми, оглупляет либо разжигает в них пламя агрессии. Бессильной, поскольку ничто, кроме уничтожения накопленного всебогатства, не способно стать объектом желаний и снов.
Из истории нам известны результаты нашествия «всадников Апокалипсиса» — нищеты, голода, войны и заразы. Но нищета благосостояния, отупение от избытка, такая легкость достижения намеченных целей, которая лишает их всякой ценности, — все это явления, которые маячат на горизонте в немногих наиболее развитых странах. Я знаю: отбивать у изголодавшихся аппетит на лакомства, живописуя недуги, нехорошо. Однако меня интересовала ВСЯ гамма, весь спектр возможных типов общественного устройства: и наименее любопытный в интеллектуальном плане тиранический деспотизм (его я высмеял в «Кибериаде»), и «благоденствие с протезированной технологически нравственностью» («этикосфера» в романе «Осмотр на месте»), и «тайнократия» — власть, имитирующая собственное существование благодаря тотальной монополии на информацию, то есть тотальной дезинформации («Эдем»). Я даже пробовал придумать тоталитарную идеологию, в буквальном смысле слова замыкающую разумные существа в государстве-ловушке (тоже в «Осмотре на месте»).
Тоталитаризм тем отличается от «обычной тирании» и от абсолютизма, что выдвигает собственную идеологию, а общество ее хотя бы в какой-то степени усваивает, или, другими словами, начинает в нее верить. Гитлеризм обещал немцам «жизненное пространство» благодаря внешней экспансии. Он увлек их на военные экспедиции, внушая им идею «исторической миссии» — завоевания мирового господства. Марксизм же, гуманистическая идеология, возникшая из нравственного возмущения социальной несправедливостью, обращался ко всем («Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов»). Расхождение теории и практики маскировалось блокадой правдивой информации и ее заменой фальсифицированной информацией. Поскольку, однако, коммунисты искренне верили в свою идеологию, олицетворением которой был в самые трудные годы Сталин, обнажение фальсификации истории должно было оказаться для них настоящей трагедией. Напротив, национал-социализм — это стоит заметить — рассыпался в прах вместе с трупом Гитлера, потому что он сам полностью дискредитировал свое учение в глазах собственного общества.
Наш век Ускорения познания и технического ускорения отчасти благоприятствует человеческим обществам, отчасти же чреват угрозой их распада. Ибо он порождает одну за другой проблемы и их решения, но проблем порождает больше, чем решений… Мы вынуждены принимать решения отдаленные — то есть СОЦИАЛЬНЫЕ, — ПОСЛЕДСТВИЯ И ИЗДЕРЖКИ которых часто неизвестны. Пока никто не мог поворачивать реки, не было и проблемы, что с такими реками делать. Пока демократизация не появилась в программах коммунистов, не было проблемы, как далеко можно и следует ее довести.
Прямая, тем самым будто более совершенная демократия — это не правление представителей большинства, но терминалы компьютеров, доведенные до жилища каждого. Любое предписание, любой закон подлежали бы при этом всеобщему и тайному голосованию. Путем простого нажатия кнопки каждый высказывал бы свое «да» или «нет» о данном проекте (например, правительственном законопроекте о профессиональных союзах, о налогах и так далее). «Всекомпьютерный референдум», таким образом, возможен технически, но его последствия были бы фатальны, поскольку большая (и притом всевозрастающая) часть решений, которые приходится принимать, оказывается выше уровня компетентности дилетантов. Такова антиномия практического действия: «цивилизация как правление экспертов» или как «правление всех».