– Кушать хочется, – жалобно протянул он, подняв лицо к женщине.
Та откинула с головы капюшон плаща и сердито посмотрела на ребёнка. Не сказав ни слова, она сняла дорожный заплечный мешок из грубой холщовой ткани и принялась что-то в нём искать.
– На, – протянула коричневый промасленный сверток мальчику. – Разворачивай и ешь.
Тот принялся шуршать бумагой.
– Фу! Какая гадость! – выплюнул кусок изо рта. – Что это? – он вопросительно посмотрел на женщину.
– Местная амброзия, – ответила та ледяным тоном. – Картошка фри называется. Ничего, привыкнешь! Мы же тут надолго! Благодаря некоторым…
Она уничижительно посмотрела на малыша, который под её взглядом совсем сник. Потом опять перевела взгляд на небо.
– А как надолго? – набравшись смелости, спросил он.
– Пока не умрём! – зло крикнула женщина.
– Нет! – в ужасе закричал мальчик.
Купидончик проснулся с колотящимся сердцем, весь в поту. Вскочил и тотчас провалился в облачную мягкость.
– И приснится же! – пробормотал, приходя в себя. Схватил кубок с амброзией.
Отпил, причмокивая от удовольствия.
Посмотрел в сторону величаво поднимающегося солнца. Прошептал:
– Пора!
Любовно перебрал пальчиками радужное оперение стрел в колчане, повесил его на спину, схватил лук и полетел к Земным Вратам.
***
Лариса Петровна распекала Галю, уборщицу, которая в ответ огрызалась, превращая воспитательный момент в обычную перебранку.
– Галя, неужели ты не видишь, что дата смерти Пушкина засижена мухами. Невозможно разобрать последнюю цифру!
– Ну так шо! – огрызнулась та, даже не собираясь тащить стремянку и тряпку, чтобы стереть черные точки. – Кому она нужна, дата ваша?
– Что за речь! – возмутилась завуч. – Как можно так относиться к классику русской поэзии?!
После того злосчастного педсовета всё своё воспитательно-педагогическое рвение она направила на техперсонал школы, чёртом из табакерки появляясь в самых неожиданных местах и грозными криками возвещая всех о найденной паутине и прочих непорядках.
– Это же Пушкин! – голос Ларисы Петровны сорвался от негодования на фальцет. – Ты что, в лесу росла?!
– Да хоть Лермонтов! – рассердилась уборщица. – Если вам надо, берите и лезьте. Вона тама тряпки лежать.
– Да как тебя допустили в учебное заведение! – взвилась, багровея, Лариса Петровна. – Да я на тебя…
– Чудесненько! – сказал Купидончик, наблюдающий эту сцену.
Он потянулся к колчану, достал стрелу с радужным оперением и, прицелившись, выстрелил завучу в область сердца. Весело рассмеялся, увидев, как Лариса Петровна замерла, поднеся руку к груди.
Ведь он был ещё ребёнок. Озорной, и, как оказалось, злопамятный.
Сноски:
[1]