Ну вот и все. Это была нелегкая работа, и она была рада, что наконец покончила с ней. Главное в этом деле – предельная сосредоточенность. Стоит хоть на секунду отвлечься, и можно совершить ошибку и, что еще хуже, не заметить этого. Она промыла раковину три раза, отскабливая каждое микроскопическое пятнышко крови, и положила нож в сушилку для посуды. Потом она вышла в коридор и остановилась перед одной из дверей, ища ключ.
Здесь была ее потайная комната, ее картинная галерея. Одна стена комнаты была сплошь увешана картинами, написанными акварелью и маслом. Правда, три из них были непоправимо испорчены. Очень жаль, ибо когда-то она их особенно любила; теперь ей нравился небольшой деревенский пейзаж, выполненный в примитивистском стиле: простенькая неброская цветовая гамма, ручеек на переднем плане, а на заднем сидят мужчина и мальчик, а может, мужчина и девочка, трудно сказать. Это характерно для примитивизма. И даже не спросишь у художника, кого он, собственно, хотел изобразить, поскольку художника давно уже нет на свете.
Она старалась не смотреть на стену напротив. Это была страшная стена. Ей ужасно не нравилось то, что она видела там краешком глаза. Она решила, что больше всего в любимой картине ей нравится размер: примерно двадцать на двадцать пять, не считая помпезной позолоченной рамы в стиле барокко, совершенно не сочетавшейся с самим полотном. Жаль, что у мамы не было никакого вкуса. Небольшой размер и слегка размытые цвета придавали картине особую утонченность, нежность и изящество, которые так нравились ей. Безусловно, эта сцена не отличалась особой правдоподобностью. Все в ней было фальшью и наглой ложью. Никогда не существовало ни ручейка, ни трогательных фигурок отца и ребенка, сидящих подле него. Существовал только леденящий ужас. Вот почему именно Веласкес был ее любимым художником: игра сумрачных отсветов, густые черные тени, черепа, подозрения… Так обнажалось черное сердце.
«Черное сердце». Она удовлетворенно кивнула собственным мыслям. Она могла видеть и ощущать то, что было дано немногим. В этом была ее жизнь. Смысл ее существования. А картина вдруг начала дразнить ее, ручеек изогнулся в кривую злую усмешку бирюзового цвета.
Медленно, продолжая напевать, она взяла ножницы со стула и принялась полосовать ими полотно – сначала ровными вертикальными ударами, потом горизонтальными, потом опять вертикальными, нанося удар за ударом, пока картина не исчезла навсегда.
Подземка
– А это, – сказал Джордж Флайт, – место, где родился Оборотень.
Ребус оглянулся. Не самое лучшее место для рождения: мощенный булыжником тупик, по обеим сторонам которого громоздились трехэтажные строения. Окна домов зарешечены или забиты досками. Черные мешки с мусором выглядели так, словно валялись здесь уже не одну неделю. Некоторые прорвались, и из них, словно из канализационной трубы, вылезало их вонючее содержимое.
– Очень мило, – сказал он.
– Большая часть зданий пустует. Местные рок-группы время от времени устраивают вон в том подвале репетиции и поднимают страшный грохот, когда войдут в раж. – Флайт показал на одно из зарешеченных окон. – А в этом, я думаю, была подпольная швейная мастерская… Но мы никого здесь не видели с тех пор, как вплотную занялись этой улицей.
– Да? – заинтересованно спросил Ребус, но Флайт покачал головой:
– В этом нет ничего особенного, можете мне поверить. Эти ребята используют рабский труд, по большей части нелегальных иммигрантов из Бангладеш. Меньше всего на свете они хотят иметь неприятности с полицией. Скорее всего, они перевезли швейные машины куда-нибудь в другое место.
Ребус кивнул. Он осматривал улицу, пытаясь восстановить в памяти фотографии, которые ему посылали, и определить то место, где было найдено тело.
– Там. – Флайт показал на ворота в железной ограде, и Ребус сразу же вспомнил. Да, это было именно там. Не на уровне мостовой, а на каменных ступеньках, ведущих в подвал. Жертва была найдена на нижних ступеньках, тот же modus operandi, что и прошлой ночью, вплоть до следов от укуса на животе. Ребус открыл свой портфель и, достав досье, открыл его на нужной странице.
– «…Мария Уоткис, тридцать восемь лет. Род занятий: проститутка. Тело найдено во вторник шестнадцатого января работниками муниципалитета. Убийство было совершено предположительно за два или три дня до обнаружения тела. Похоже, была предпринята неудавшаяся попытка спрятать тело».
Флайт качнул головой в сторону одного из мешков для мусора:
– Он вывалил на нее целый мешок с мусором. Ему почти удалось спрятать тело. Если бы не крысы, которые привлекли внимание людей.
– Крысы?
– Целые полчища крыс, по свидетельству очевидцев. Они попировали на славу, чертовы твари.
Ребус стоял на верхних ступеньках лестницы, ведущей в подвал.
– Мы думаем, – продолжал Флайт, – что Оборотень заплатил ей и привел ее сюда. Или она привела его. Она работала в пивной на Олд-стрит, это в двух шагах отсюда. Мы опросили завсегдатаев пивной, но никто не видел, чтобы она с кем-нибудь уходила.
– Может, он был на машине?
– Вполне вероятно. Судя по расстоянию между двумя местами преступления, он наверняка достаточно мобилен.
– В рапорте сказано, что она была замужем.
– Точно. Ее старик, Томми, прекрасно знал, что она шлюха. Но это было ему до фонаря, пока она приносила в дом деньги.
– И он не сообщил о ее исчезновении?
Флайт наморщил нос:
– Только не такой тип, как Томми. У него тогда был очередной запой, парень был практически невменяем, когда мы пришли его проведать. Позже он утверждал, что Мария часто исчезала на несколько дней, что она время от времени сматывалась на море с одним из своих постоянных клиентов.
– Не думаю, что вам удалось найти этих… клиентов?
– Забудьте об этом. – Флайт от души расхохотался, словно это была лучшая шутка недели. – Когда Томми давал показания, ему удалось вспомнить лишь то, что одного из них звали не то Билл, не то Уилл. Как по-вашему, это может помочь?
– Сужает круг подозреваемых, – ответил Ребус, улыбаясь.
– В любом случае, – сказал Флайт, – я сильно сомневаюсь, что Томми обратился бы к нам по поводу исчезновения жены. У нас на него солидное досье. Сказать по правде, он был нашим главным подозреваемым.
– Естественно. – Каждому полицейскому известно это основное правило: львиная доля убийств совершается членами семьи.
– Пару лет назад, – рассказывал Флайт, – Мария была жестоко избита. Даже в больницу попала. Дело рук ее благоверного, Томми. Она встречалась с другим мужиком и не брала с него за это денег. Вам понятно, о чем я? А еще за два года до этого Томми сидел в тюрьме за нападение с отягчающими обстоятельствами. Случай можно было бы квалифицировать как изнасилование, если бы нам удалось заставить жертву дать показания. Но она была испугана до потери пульса. У нас были свидетели, но без ее показаний мы смогли бы повесить на него всего лишь нападение с отягчающими обстоятельствами. Он получил восемь месяцев.
– Выходит, он просто изувер какой-то?
– Выходит, что так.
– И его досье свидетельствует о том, что жестокость направлена в основном против женщин.
Флайт кивнул:
– Сначала все шло как по маслу. Мы думали, что Томми самый подходящий кандидат в убийцы Марии, что на этот раз он попался. Но не тут-то было. Начнем с того, что у него было алиби. Да еще эти следы зубов: согласно показаниям дантиста, они не соответствуют размеру челюсти подозреваемого.
– Вы имеете в виду показания доктора Моррисона?
– Ага, точно. Я называю его дантистом, чтобы поддразнить Филипа. – Флайт почесал подбородок, и рукав его кожаной куртки скрипнул. – Короче говоря, у нас ничего не вышло. А когда произошло второе убийство, мы поняли, что Томми тут ни при чем.
– Вы в этом абсолютно уверены?
– Джон, я ни в чем не могу быть абсолютно уверен, даже в том, какого цвета носки я надел сегодня утром. Иногда я даже не уверен, что я вообще надел носки. Но я практически уверен, что это не Томми Уоткис. Он ловит кайф от победы «Арсенала» [6], а не от глумления над мертвыми женщинами.