— Товарищ капитан, мы пришли сюда не собак гладить, — строго напомнил шеф. — Займитесь делом, пожалуйста!
Как только Сорокина перестала гладить собаку, та вскочила, схватила её шапку и умчалась в комнату.
— Не беспокойтесь, Молли — умница, и вещи не портит, ни мои, ни чужие. Заходите в комнату, присаживайтесь там, куда хотите а я быстренько чаю заварю, в такой мороз горячий чаёк лишним не бывает.
В углу комнаты лежала Молли, засунув голову в шапку. Шеф, не обращая на неё внимания, сел в кресло. Сорокина устроилась на диване. Хозяйка с чаем для себя и гостей вернулась очень быстро.
— А вы говорили, она вещи не портит, — напомнила Сорокина.
— Молли, фу! Отдай шапку! — приказала хозяйка и требовательно протянула руку.
Собака вскочила с шапкой в зубах и мимо неё помчалась к дивану, протянула шапку Сорокиной, и стоило только той её взять, прыгнула на диван, улеглась там и положила голову женщине на колени.
— Вы ей очень понравились, — улыбнулась хозяйка. — Но время уже позднее, а вы наверняка пришли по делу. Так что я вас слушаю.
— Вы видели когда-нибудь этих людей? — шеф протянул ей фотографии убитых киллеров.
— Нет. Это те, кого застрелил Бонифаций? А что, кто-то из соседей их знает?
— Пока не нашли тех, кто с ними знаком, но опросили ещё не всех. А вы, значит, считаете, что их убил Бонифаций?
— А кто же ещё? В квартире больше никого не было. Или был?
— Был. Например, ваша собака.
— Но вы же не думаете, что стреляла моя Молли?
— Не думаем. Расскажите, пожалуйста, в каких отношениях вы были с Бонифацием?
— В хороших. Заходила к нему в гости, собаку у него частенько оставляла, Молли не любит быть одна. Бонифаций с ней отлично ладил. Иногда вместе ужинали, может, раз в пару недель. Бывало, что за покупками для него ходила, хотя обычно он доставку на дом заказывал.
— У него были женщины?
— Нет. Разве что профессионалки. Их он тоже заказывал на дом, и всякий раз разных. По крайней мере, так он говорил мне. И, если вам интересно, иногда я оставалась у него на ночь.
— Об этом я и сам догадался. А что он ещё вам говорил? Может, он кого-то или чего-то боялся? Может, ему угрожали? Были у него враги?
— Никого он не боялся, это точно. Он же частенько дверь квартиры не запирал. Разве те, кто боится, так делают? Об угрозах я ничего не знаю. А враги были, конечно. Разве те, кто его убил, ему не враги?
— Пожалуй, последний вопрос на сегодня, — шеф едва сумел подавить зевок. — Вы сказали, что он отлично ладил с вашей собакой, и вы её отводили к нему, уходя из дому. Но в этот раз вы были дома, а собака — у него, причём нам известно, что он занимался сексом. Зачем ему в этот момент чужая собака?
— Вы намекаете, что Бонифаций трахал Молли? — рассмеялась хозяйка. — Думаете, она бы на это согласилась? Вот проведите, как вы называете, следственный эксперимент, и потом подсчитаем, чего и сколько она вам откусила.
— Не будем затевать аморальных экспериментов, — шеф решительно встал, потянулся и сделал несколько резких движений, разгоняя кровь. — Что ж, разрешите откланяться. Капитан Сорокина, я вам приказываю немедленно проснуться!
Неимоверно уставшую Сорокину вдобавок ко всему разморило в тепле, и она безмятежно спала, не замечая приказов начальства. Молли, каким-то образом поняв, чего хотят от её новой подружки, слегка укусила её за ухо, а когда та, вскрикнув от неожиданности, разлепила глаза, лизнула её в лицо.
— Простите, товарищ полковник, я немного задремала от усталости, — Сорокина явно смутилась, но при этом дала понять, что шеф, заставляя её работать сверхурочно, тоже виноват.
— Я вижу, спящая красавица, вопросов к свидетельнице у тебя нет. Так что давай на выход. И за руль, с твоего позволения, сяду я, а то мы никуда не доедем.
Бардин и Хоттабыч тоже очень хотели спать. Они едва не литрами пили кофе, а накурили в кабинете Бардина так, что в нём теперь можно было вешать пилораму. Хоттабыч, непрерывно зевая и потирая глаза, уже по третьему, наверно, кругу рассказывал о теории фокусничества, или как там оно правильно называется, а Бардин кивал и старательно делал вид, что внимательно слушает и даже что-то понимает.
— Фокус, который требует аппаратуры и слаженной работы труппы, называется иллюзией, а сам фокусник — иллюзионистом. Я это уже говорил, товарищ капитан?
— Кажется, да, — неуверенно подтвердил Бардин и дважды кивнул.
— А фокусники, которые обходятся ловкостью рук и небольшим реквизитом, называются престидижитаторами.
— Помню. Вы ещё сказали, что это то же самое, что манипулятор.
— Значит, уже говорил. А примеры приводил?
— Приводили. Но давайте ещё. Всё равно, пока ждём, делать нечего.
— Вот слушайте. Есть такой фокус, это иллюзия. Сидят в засаде людоеды, все такие чёрные, с кольцами в носу и в одних набедренных повязках. Их человек десять примерно. А тут идёт, этак прогуливаясь, белый джентльмен в костюме, сапогах, перчатках и пробковом шлеме. Они внезапно на него наваливаются всем племенем, громко чавкают, потом встают, сыто потирая животики, а европейца больше нет, от него одни сапоги остались. Знаете, как это делается?
— Наверно, люк в полу, он туда и слинял, — предположил Бардин.
— Не нужен для такого фокуса никакой люк! Вся одежда европейца — бумажная, даже шлем. И вот пока его якобы едят, а зрителям он в это время не виден, он снимает сапоги, рвёт одежду и прячет её туда, остаётся в набедренной повязке. А дикари ему мажут лицо и волосы какой-нибудь ваксой, остальное тело у него намазано с самого начала. Когда все встают, он ничем не отличается от остальных. Никто из зрителей никогда дикарей не пересчитывает, и не замечает, что в какой-то момент их стало на одного больше.
— Здорово! А пример ловкости рук?
— Это запросто.
Хоттабыч взял зажигалку левой рукой, сжал, разжал, и показал пустую ладонь.
— Куда она делась? — не понял Бардин.
— Никуда. Ничто в природе бесследно не исчезает, — Хоттабыч раскрыл правую ладонь, зажигалка лежала там. — Вот так оно выглядит.
— А наручники голыми руками снимает кто — иллюзионист или манипулятор?
— Голыми руками? Это как? Не расстёгивая? Я слышал, что кое-кто так умеет, но не я. А вот если с реквизитом, могу. Дайте мне наручники, у вас же есть?
Капитан протянул ему наручники, Хоттабыч сам защёлкнул их на запястьях, показал, что сидят надёжно, и тут же сбросил на стол уже расстёгнутыми. А Бардину показал изогнутую скрепку, которую подобрал тут же, на столе капитана.
— Долго ещё ждать? — зевнув, поинтересовался фокусник.
— Уже идут. Я их слышу. Скоро будут здесь.
И действительно, через пару минут дверь кабинета распахнулась, шеф заглянул, посмотрел на циркача, недоверчиво хмыкнул и вернулся в коридор. Вместо него в дверном проёме появились два сержанта. Эти не хмыкали, а сразу заорали «Это он!» и попытались ворваться внутрь. Не получилось у них только потому, что они рванулись одновременно, мешали друг другу и чуть не застряли.
— Отставить! — громовым голосом рявкнул шеф. — Я пока не уверен, он это или не он. Вижу, что очень похож, но этого мало. Сорокина, глянь ты.
— Похож, — неуверенно заявила Люба. — Но и отличий много. У того лицо было гораздо шире.
— Это ни о чём не говорит! Мог щёки надуть, мог за них ваты или жёваной бумаги напихать, да и он же артист, в конце концов. Должен уметь гримироваться и вообще менять внешность. Бардин, а ты что скажешь?
— А что я могу сказать? Я же того, другого Хоттабыча в глаза не видел, как я могу определить, он это или нет?
— Я так понимаю, у меня появился двойник, — спокойно сказал Хоттабыч. — И наше сходство он использует для совершения преступлений. Да, я артист и я умею гримироваться. Но есть же то, что гримом не скроешь. Рост, размер ноги, форма рук, ушей, расстояние между глазами, да много всякого. Вспомните, какие особые приметы были у него, и поищите их у меня.