Генма-сенсей озадаченно на него уставился.
— Хм. Да, тоже вариант, — пробормотал он привычно сквозь зубы. — Но это всего лишь тренировка. Не стоило так…
Ёро выдернул из руки кунай, не издав ни звука, и озирался в поисках пропавших каменных созданий. Сараде было немного жаль, что ее зверьки исчезли. Она уже успела к ним привыкнуть. В ее воображении они все еще были живы, но по-настоящему в них верить Сарада начинала только тогда, когда разделяла свои видения с кем-то еще.
— К тому же, если это сработало с Сарадой, — продолжил наставник, — то не значит, что сработает в любом другом случае. Существуют иллюзии, которые наоборот усиливают боль, делают ее невыносимой. Учти это.
Сарада заинтересованно слушала. Этого она не знала.
Надо будет спросить у дяди.
По натуре она была человеком мягким. Она еще ни разу не включала в иллюзию контроль над болевыми рецепторами. Ее соперники были детьми или родными, она не хотела причинять им боль. Но узнать механизм гендзюцу, о котором говорил сейчас Генма-сенсей, было бы интересно.
— Эй, г’ебята! Мы опоздали… Пг’остите.
На тренировочную площадку примчался Ходэки. Он задыхался от быстрого бега. Его волчонок Таки тоже тяжело дышал, вывалив розовый язык.
— Вы тг’енигуетесь без нас? — обиженно протянул Ходэки, но тут заметил окровавленную руку товарища. — Воу, Ёг’о, что с тобой?
Глава 26. Девятое июня
26
«Да, говорить за немых — это прекрасно, но как тяжело говорить перед глухими!»© Виктор Гюго
Фугаку сидел у себя в комнате, скрестив ноги и закрыв глаза. Сегодня его старшему сыну исполнялось двенадцать лет. Этот день давно перестал быть праздником у них в семье. Еще лет шесть или семь назад они с Микото обратили внимание, что Итачи относится равнодушно к пиру и поздравлениям, и со временем все это прекратилось. Для Учихи Итачи собственный день рождения ничего не значил. Мальчик слишком рано повзрослел.
В коридоре послышались шаги, и бумажная дверь отъехала в сторону.
— Ты звал меня, отец? — холодно спросил Итачи.
— Да. Присядь.
Фугаку открыл глаза и следил, как его старший сын проходит в комнату и садится напротив него.
Он изменился за последний год. Прошлым летом Итачи был наивным мальчуганом с твердым взглядом, полным веры. Фугаку никогда даже не задумывался, а веры во что? Он понятия не имел, что происходило в душе его сына: ни раньше, ни сейчас. Однако теперь перед ним сидел уже не мальчишка. Итачи вытянулся, его взгляд погас, и вместо юношеского запала в нем появилась тяжесть. Ледяной взгляд старика, никак не двенадцатилетнего мальчика. И эти линии под глазами, они тоже стали больше.
Как же дети быстро растут…
— У меня дела в городе, — низким голосом произнес сын. — Так что давай покороче.
— Сегодня твой день рождения, — Фугаку попытался улыбнуться. — Поздравляю тебя. Двенадцать лет…
В последний раз он улыбался очень давно. Это было не в его характере. Он посмотрел на своего бесстрастного сына и понял, что не помнит, когда видел улыбку на лице Итачи — этот мальчишка тоже никогда не улыбался. Странное удовлетворение пробудилось в душе Фугаку.
Мы похожи. Я и мой сын.
Но это ощущение было иным, нежели чувство родителя к ребенку, унаследовавшего от него какую-то особую черту. Нет, Фугаку радовался не тому, что Итачи похож на него, а тому, что он похож на Итачи.
Его сын был гениален. Первый Учиха в Анбу… Учиха Итачи был великолепным ниндзя, и Фугаку подозревал, что сын относится к понятию шиноби куда более строго и ответственно, чем он сам. Как родитель, он должен был гордиться, но вместо этого — люто завидовал. А завидуя, стал относиться к Итачи более грубо. Реакция не заставила себя ждать. Между ним и сыном разрасталась глубокая пропасть непонимания и даже вражды. Фугаку знал, что это неправильно. Ему было противно от самого себя, но чувство уязвленной мужской гордости было сильнее отцовского инстинкта, и пересилить его оказалось практически невозможно.
Фугаку слишком поздно понял, что все это время пытался сказать ему сын. Он никогда по-настоящему не прислушивался, не вникал. Слова Итачи казались ему идеалистическим юношеским бредом, и он затыкал сыну рот словами: «Ты устал от миссий. Это пройдет» или «Извинись, Итачи». И только накануне решающего собрания, на котором все должны были наконец определиться с датой восстания, Фугаку вдруг понял.