18 часов 30 минут. Солнце, оставляя кровавый след, неуклонно продолжало свой путь к закату. Все сидели под навесом, за столом, похрустывая испеченным Дидиной печеньем и попивая коньяк. Разговор, начатый в пивной, разгорелся с новой силой при появлении противной стороны, отчаянно защищавшейся. Семейство Цинтой, явившееся с визитом, в полном составе присоединилось к женской половине, так что составилось два лагеря, ведущие веселую перестрелку.
— Товарищи, счастье женщины в том, чтобы быть равной мужчине…
— Я не думаю, что хотя бы одна из присутствующих здесь дам была бы счастлива весить столько килограмм, сколько вешу я, — попытался разъяснить проблему равенства Барбу.
— Равной в правах, товарищ Барбу.
— Какие там права, дядя Панделе? Ежели девица легкомысленная — пожалуйста, тут же находит какого-нибудь растяпу с квартирой, машиной, деньгами, прибирает его к рукам и посиживает себе дома, чтобы не переутомляться. Тот вкалывает, как раб, а она… «сердце игривое, глазки смазливые».
— Господин Нае, вы имеете в виду совсем особую категорию молодежи. Разве хоть одна наша женщина согласится, чтобы ее содержали? — невинно спросила Олимпия.
— Все! — отозвался мужской хор, сопровождаемый смиренными вздохами.
— А когда она, бедняжка, после восьмичасового рабочего дня несется за покупками, потом прибегает домой, готовит, стирает, гладит, прибирает… — с пафосом вмешалась Мона.
— Это вы о себе, мадам Мона? — вежливо поинтересовался Мирча.
— Нет, боже упаси. У нас все это делает Алек. Я так, вообще…
8 часов вечера. Рассеянный белесый свет лампочек, освещающих двор, разгоняет сиреневые тени сумерек. Минуты летят все за тем же веселым разговором, лишь время от времени покушающимся на серьезные темы. Я с нетерпением жду Шербана, все с большим трудом отводя взгляд от светящегося циферблата ручных часов. Тот же интерес к точному времени я замечаю и у человека, на которого падают мои подозрения. Он держится напряженно, явно не интересуясь разговором, вмешиваясь в него все более случайно и отрывисто.
— Пойду куплю бутылку коньяку, — заявляет он наконец…
… И выходит во двор. Затем, быстро оглядевшись, огибает дом и направляется к пляжу. Быстро темнеет. На пляже уже никого нет, только чайки собираются на песке белыми пятнами. Высокая фигура осторожно пробирается между зарослями чертополоха. За ее спиной возникает какая-то тень; кажемся, что она приноравливает свои движения к идущему впереди, как в каком-то странном балете. Море устало замолкло. Скрип ракушки, раздавленной подошвой… Первый мужчина вздрогнул. Его плечи сгорбились, словно он почувствовал себя под прицелом опытного стрелка. Впереди вырастает прижавшийся к скале, изъеденный ветрами барак. Возле него, среди камней — остатки сетей и черные доски. Первый огибает его и останавливается за углом, прислушиваясь к тишине. Шаги, все более торопливые, приближаются к краю барака. Пораженный, человек замирает при виде сгорбленного силуэта…
— Ведь я же предупреждал тебя, легавый…
Короткая схватка. Один из мужчин падает на песок. Другой внимательно смотрит на него, пожимает плечами и поворачивается. Чаек на песке становится все больше и больше. Стоит глубокая ночь.
ГЛАВА XII
«Которая рассеивает все сомнения (если только они существовали) относительно компетентности следователей»
«… Я должен выкрутиться. Всего несколько часов? — и я на свободе. А если… Но в чем я могу себя упрекнуть?
Наверное, существует предопределение» во всем. Когда мне исполнился год, во время «первой стрижки» передо мной — по обычаю — поставили поднос с разными предметами. Там были карандаши, книги, деньги, женские фотографии, стакан вина. И я, говорят, набросился на деньги, что очень обрадовало моих: они надеялись, что я стану по меньшей мере банкиром…
Потом эта история с копилкой… Другие дети играли кубиками, куклами, поездами, а я предпочитал эту бесформенную зеленую коробку, в которую опускал каждую денежку, которая попадалась мне на глаза. И каждый вечер, попросив своего ангела-хранителя беречь и приумножать мое имущество, я ложился в кровать с копилкой в объятиях и засыпал под сладкий звон монет.
В школе мне морочили голову разными лозунгами, вроде: «Наш идеал — это труд». Я уже было привык к этой мысли, но тут случилось нечто, перевернувшее, все мои представления. Мне было тогда лет одиннадцать, и они свели меня с ума пропагандой выгод, которые сулит сберегательная книжка. Привлеченный миражом процентов, которые должны были увеличить мое имущество, я принес свою «сокровищницу» в школу. На первой же перемене ее украли. Тогда в моде был Макаренко, который совершал чудеса, воспитывая малолетних преступников. Так вот, он бы понял, какой переворот произошел в моих представлениях. Я узнал, что существует путь, на котором можно добывать деньги без труда. Потом… потом пришло отрочество, первые любовные опыты… Думаю, мне было лет семнадцать и я учился в последнем классе лицея, когда я влюбился в свою соученицу. Наш роман был в полном разгаре, когда один из соучеников — толстый дурак с отвислыми ушами, единственный сын видного лица нашего города — влюбился в ту же самую девушку. Наша фантастическая любовь с бесконечными прогулками, с фильмами, которые мы смотрели сидя в первых рядах, где билеты дешевле, с посещением кондитерской, где мы ели одно пирожное двумя ложечками и — высшая степень разврата! — с фруктовыми соками, которые мы пили у уличных киосков — не устояла перед черной «Волгой» с шофером, заграничными сигаретами, утонченными напитками и пирушками в домах, закрытых для таких людей, как я.