— Что тебе мама пообещала за то, что будешь со мной ходить? — спрашивает неожиданно.
— Соньку. А тебе?
— Киндер, — вздыхает малявка, не отрывая взгляд от своих ног в блестящих ботиночках.
— Это ты продешевила, — смеюсь над ней.
— Я люблю Киндер, — тихо отвечает она.
По упрямо поджатым губам я понимаю, что она пытается не заплакать. Она давно уже не воет по каждому пустяку, но я всегда знаю, когда хочет. Неожиданно мне становится неприятно. Не надо было говорить так, не красиво. Я же знаю, что у них не так много денег.
— Эй, семечек хочешь? — толкаю ее в плечо, останавливаясь возле ларьков.
— Нет, — зло говорит она.
Но я все равно подхожу к бабулькам у ларьков, достаю три рубля и прошу отсыпать стакан.
— Тебе в кулек или в карман? — спрашивает улыбчивая бабулька с ярко-рыжими волосами.
— В кулек. И жвачку, — достаю рубль.
— “Турбо”?
— “Барби” — вздыхаю, кидая взгляд на мелкую, которая топчет комок грязи своими красивыми туфельками. Вот дурочка.
Забираю семечки и стягиваю с плеч мелкой рюкзак.
— На, держи, — протягиваю ей жвачку. — Мир?
Она задирает лицо и смотрит на меня своими огромными глазами. Они меня всегда пугали, слишком уж большие. Потом широко улыбается, выдирает у меня из рук жвачку, распаковывает и быстро закидывает в рот, разглаживая фантик пальцами.
— Ни-ваф-то, — говорит, энергично жуя. А на губах все такая же вредная улыбка.
— Ну и дура.
Глава 6
Ангелина. Наши дни
— Волосатый, — торжественно произношу я.
— Чего? — не говорит, шипяще выплевывает "парень из прошлого, и та еще задница".
Тянется за полотенцем на полу, хмуря кустистые брови. Поздняк, конечно, я уже все рассмотрела, мог не суетиться.
— Оброс, говорю, — складываю руки на груди, скользя нарочито-вызывающим взглядом по его торсу.
Красивый, зараза. Красивее, чем я помню. Но ни одна мышца на моем лице не дрогнет, чтобы польстить этому хренову Копперфилду. Трюк с исчезновением стал его короночкой.
— Это все, что ты можешь сказать спустя столько лет? — строит недовольную гримасу. Классический Арсеньев.
— Привет, засранец, — радостно скалюсь. — Понравилось земляничное шампанское?
— Так вот что это была за гадость, — кидает взгляд на тряпку у ног, крепче сжимая рукой полотенце на бедрах.
Мощных таких бедрах, с волосатым прилеском, уходящим вниз. Глаз не отвести. Я, собственно, и не отвожу. Могу себе позволить не мяться краснеющей девственницей у его порога, уже не восемнадцать.
— Пошла по кривой дорожке, алкоголь, нападение, кражи со взломом? — рычит повзрослевший мальчишка.
— Эй! Я пришла покормить кота! — пихаю мыском пакет под ногами.
— У мамы нет кота! — самодовольно скалится.
Словно в ответ из ванны раздается грохот падающей на плитку сумки со стеклом внутри.
— Ага, — строю ехидную рожу. — Зато, кажется, завелся домовой.
Делаю решительные шаги в сторону открытой ванны, но Антон, ожидаемо, не отступает. Развернул тут свои широкие голые плечи на весь коридор! Я подхожу к нему нос к носу и задираю голову, чтобы взглянуть в хмурое лицо. Переглядки — наша любимая детская игра. Он всегда сдавался первым, а я бессменный победитель. Но годы, кажется, прошли не напрасно, он натренировался. Мы оба не сдаёмся. Пялимся глаза в глаза, не смея моргать, пока веки не начинает щипать от подступивший влаги. И хотя я упрямо смотрю в серые зрачки, вспоминая грозовое небо сентября, в котором он меня бросил, общая картинка изменившегося лица отпечатывается в голове: заросшие густой щетиной скулы, собранные возле уголков глаз морщинки, выбеленный шрам на нижней губе. Всего этого раньше не было, и каждая деталь поражает. Почему-то я была уверена, что время над ним не властно, как над чёртовым Дорианом Греем.
Интересно, что видит перед собой Антон?
— О чем думаешь? — наконец, не выдерживаю тишины. Это ещё одна излюбленная игра: он ненавидел, когда я пыталась залезть к нему в голову.
— Что гребаная планета слишком тесна.
— Ты поэтому уехал на другой конец страны, проверить эту теорию?
— И стоило лишь ступить на родную землю — ты приперлась ее топтать.
— Я могу свалить, кота будешь кормить сам, — цежу сквозь зубы.
— Нет здесь никакого кота, мать ненавидит животных! — выталкивает из себя горячий воздух прямо мне в лицо.
— Мявф-ф, — раздается помесь кота со змеёй под ногами.
Антон широко распахивает глаза и переводит, наконец, взгляд вниз. Возле его голой волосатой ноги трётся самое жалкое существо в мире: Вискас с подранным в неравной дворовой схватке ухом и не зажившим до конца шрамом через весь левый глаз. Помню, когда я только увидела это жалкое зрелище, он был после ветеринара, и плохо сшитые края разодранной морды торчали самым безобразным образом. Сейчас это чудовище Франкенштейна выглядит ещё сносно, но все равно отпугивает не закалённого человека.