Не. Интересно.
Тихо присаживаюсь на стул рядом, стараюсь бесшумно открыть пачку печенья, но в тишине приемной шелест упаковки — сродни танковым гусеницам, проезжающим по гравию. Щеку тут же обжигает знакомое тепло. Ненавижу то, что привыкла чувствовать этот взгляд за километр.
— Будешь? — милостиво протягиваю Арсеньеву пачку.
— Ореховое? У тебя есть шикарный план по моему устранению?
Точно. Аллергия. Кое-что время все-таки вымывает.
— Как хочешь, — пожимаю плечами и засовываю в рот сразу половину “Юбилейного”. — М-м-м, — мычу специально и совсем не от удовольствия. Я не поклонница сладкого, тем более на голодный желудок. Просто было либо оно, либо килька. Кильку точно отобрал бы кот.
Антон шумно сглатывает, сверля меня глазами. Вот кто точно не отказался бы от печеньки. Как он весь этот пресс нарастил со своим пагубными пристрастиями?
Я продолжаю нагло и с упоением жевать, наблюдая за кислой миной проснувшегося мужика. Потом открываю бутылку воды и присасываюсь к горлышку. Господи, ненавижу сухомятку, рот словно песком забили. Арсеньев наблюдает и за этим процессом, смотрит, как во мне исчезает сразу половина бутылки воды, потом на мои губы, плотно обхватившие горлышко и снова нервно сглатывает.
М-м, кажется, у кого-то настоящая жажда.
А я очень, очень мстительная зараза.
Глава 9
2004 год. Антон
— Это вышло случайно, — мнусь перед рыдающей малявкой, как второклассник.
Это ж надо было так накосячить! Мелкая зараза заливается такими горючими слезами, что меня всего аж скручивает. Вот и поиграли в X-Box с пацанами. Веселью хана.
— Блин, ну случайно на него сел, не реви, — раздраженно кидаю в мелочь, но она отчего-то не успокаивается, а принимается рыдать еще громче. Как сказала бы математичка — по экспоненте. И это невыносимо, честное слово, хуже только шуршание пенопласта и Бах в исполнении криворукой соседки сверху.
— Не реви, тебе говорят! — прикрикиваю. Но это не работает.
Лицо малявки все красное, глаза — как два пельменя, нос весь в соплях. Ну чего так убиваться? Подумаешь — хомяк! Смотрю на часы, через час должна прийти мама, и если эта зараза не успокоится, опять влетит мне. Хотя я не виновен даже. Какого фига он вообще делал на нашем диване?
— Тох, ну чё? — заглядывает в комнату Санёк. — Мы играть еще будем?
— Не будем, — раздраженно кидаю я.
— Да брось ты ее, порыдает и успокоится сама, чё с ней возиться, — выдает друг. — Там Серый за Барселону ща рубиться будет. Пошли.
Поворачиваюсь к нему и кручу пальцем у виска. Неужели не видит, какая космическая жопа тут намечается, если малявка не успокоится? Мать точно отберет приставку и запрет дома на ближайший год за этого дебильного хомяка.
— Пошли, — толкаю его в спину, выгоняя из комнаты.
Прикрываю дверь, рыдания немного приглушаются, а затем переходят в дикий вой. Жопа, как она есть.
— Всё, игре конец, — оповещаю друзей, входя в зал.
Серый ставит игру на паузу и отрывает взгляд от телека.
— Да ты прикалываешься! — не верит он.
— Мать скоро придет, а тут эта… — киваю головой на стену, за которой продолжаются громкие всхлипы. — Мне кранты.
— Отстой, — Серый кидает на пол джойстик и встает. — Завтра доиграем?
— Не знаю, если мелкая не успокоится, мать приставку заберет, ты ж знаешь.
— Не повезло тебе, — хлопает по спине Санёк. — Сёстры — это жесть.
— А эта даже не сестра, — вдевает ноги в кроссы Серый. — Я б на твоем месте прикопал ее где-нибудь за школой, — громко ржет над своей шуткой.
Я ржу в ответ, хотя не смешно ни разу. Им не объяснить, что такое ответственность и мамин шантаж.
Закрываю за друзьями дверь и возвращаюсь в комнату. Мелкая все так же рыдает, уткнувшись в колени лицом. Два белобрысых хвоста раскачивают в такт всхлипам. Рядом с ней на моем одеяле валяется дохлый Роджер. Больше не веселый, потому что труп. Вот на фига она его сегодня в школу таскала? На фига из клетки тут выпустила?