Женька старалась проснуться до песен, стянуть со спинки кровати вещи, сунуть их под одеяло, чтобы согрелись. И там, согретые, под одеялом надеть.
Теперь тебе всё — никакие песни нипочем. Лежи себе, что-нибудь вспоминай и смотри, как в окне падает снег.
И этот снег на большой перемене трудовик Витя Паничкин велел убирать.
— Да что вы? — все кричат. — Первый снег! Первый снег всегда тает!
А Паничкин:
— Это не важно, что тает. Мне, как трудовику, важно трудовое воспитание воспитанника.
У Паничкина на этот счет своя теория: народ здесь, в интернате, хитрый, жуликоватый. Здесь можно до бесконечности возиться с дисциплиной, если не развести бурной деятельности. Любую выдумывай, только не давай людям никакого покоя. Потому что покой — родной брат неорганизованности.
Сам — чистый выходец из царства теней, голова — будто яблоко на тонкой шее, а сколько в ней бушевало идей по привлечению к трудовому процессу! С Витей Паничкиным мы клеили коробки, вязали веники, точили кухонные ножи, унавоживали яблони…
— Ну что, ребята, — говорил Паничкин, намереваясь припахать народ, — мосты будем строить или по воде ходить?
Лично Паничкин ничего не вязал, не клеил и не унавоживал. На место использования детского труда он приносил раскладной стул, каким пользуются художники на пленэре, раскладывал его, усаживался и давай:
— Хорош баклуши бить! Избаклушились! — покрикивал Паничкин. — Не замирай! Не уходи в себя! Что ты идешь еле-еле?! Надо бодрей, а ты что?! Идешь, как в штаны наложил!
Снег падал будто сквозь землю, а не на землю. Постепенно он начал под ногами хрустеть, как сухарик.
Все было сплошь в снегу — яблоневый сад и воздух. Дышишь то ли воздухом, то ли снегом. И уже неясно, неважно, где это происходит — город какой, что за белая улица… Есть только точка на планете с опознавательным знаком: там на ветке шиповника надета коричневая варежка. Там собрались вместе я и мои друзья — убирать первый снег.
Вот основной аккорд празднества: веселье и свобода, снег и мы. Григорий Максович говорит, что он с удовольствием бы огородил эту самую точку — наш интернат — здоровым забором. Забор он подразумевал как границу Вселенной. Вселенная — интернат. Здесь жизнь развивается по законам добра и справедливости.
— Вы ведь какие, — он нам говорил, — всем, что у вас есть, друг с другом поделитесь, не возьмете чужого, не бросите в беде.
— Но идея забора несовершенна, — говорил Григорий Максович. Рано или поздно вам придется выйти в мир, встретиться с другими людьми и удивиться, что не все на свете такие, как вы.
…Фред-африканец с Конопихиной лепят снежную бабу!.. Рома Репин сгребает снег с листьями в сугробы!.. Грущук Алексей из десятого класса разгуливает праздно — франтоватый и своевольный, сам Витя Паничкин ему не авторитет.
А Витя-то, Паничкин! Сидит во дворе на стуле в роскошной ушанке цвета вороньего крыла. Все взрослые надели ушанки, все учителя, директор Владимир Петрович, потом Оловянникова по русскому и литературе, художник Роберт Матвеевич Посядов, Григорий Максович. Вышли на улицу в одинаковых шапках, но разных мастей и различной пушистости. Как в театре: зима — это вата на сцене и действующие лица в мехах. Все высыпали поглядеть на первый снег.
Четвертый урок у нас — шахматы. Был в интернате такой предмет. Вел его Борис Викторович Валетов. Хотя ему больше подошла бы фамилия Слонов или Ферзев, по крайней мере, Пешков! Но уж никак не Валетов, поскольку чего Борис Викторович на дух не переносил, так это когда дети резались в карты.
Шахматы для Бориса Викторовича — все. Погруженный в глубокие думы, он постоянно обмозговывал либо острый вариант английского начала, либо целесообразность позиции К: е 3, или разрабатывал неочевидный план переброски ферзя из центра по вертикали к резиденции неприятельского короля. Поистине чудовищным казалось Борису Викторовичу существование людей, которым неинтересно, что происходит в мире шахмат. Сам он по этому вопросу взахлеб читал всю выходящую в свет периодику.
У адыгейского народа есть такой обычай: когда человек уходит из жизни, у них принято два или три месяца носить ему на могилу еду. Если бы, не дай бог, это приключилось с Борисом Викторовичем, то адыгейцы не менее полугода носили б ему ежемесячник «Шахматы».