Наконец вышел Федя в штанах времен войны с саламандрами. Штаны у него держались на бельевой деревянной прищепке.
— Есть разговор, — сказал Хворостухин.
Федя зажмурился. Он был им так не рад!
Из мебели Федя безраздельно владел кроватью и табуретом. На стене висел плакат — реликвия былой цирковой Фединой славы. На нем был изображен Федя в гриме и вверх ногами. Вокруг него летали воздушные шары, а на ноге у Феди доверчиво покоился — земной шар.
— Где мой Алмаз? — очень сурово спросил Хворостухин.
Федя попятился.
— Алмаз! — объяснял Хворостухин. — Английский! Белый! Размером с табурет! Отдай его!!! — кричал Хворостухин, заглушая концерт современных узбекских композиторов.
— М-м-м!.. — часто-часто заморгал Федя. — М-м-м!..
— Он глухонемой, — простонал Хворостухин.
И тут вспомнил о какао!
Федя как его увидел — весь просиял и потянулся к пачке. Но Семен Семенович проворно спрятал ее за спину.
— Выбирайте, — говорит, — чего больше хочется: чтоб я отдал вам какао — или позвать милиционера?
— Ты катишь на меня, — воскликнул бывший клоун, — необоснованный баллон! Драгоценности — не по моей части!
— Добрый, добрый Алмаз! — причитал Хворостухин. — Детей любит! Маму мою! Жену! Не было случая, чтобы он тронул кого, укусил! Хотя может любую кость перегрызть! — И Семен Семенович почему-то показал на свою руку в районе предплечья.
— Друг! Ты про кобеля? — сообразил Федя.
— Бульдог!.. Альбинос!..
— Белый?
— Белый!
— Хвоста нету?
— Нету!
— На морде пятнышки? Тут и тут?
— Да!!!
— Не видел, — говорит Федя.
Хворостухин, сжигая свои корабли, засунул какао в карман.
— Шучу! — сказал Федя. — Был бульдог.
— Добром прошу, выключи радио, — попросил Хворостухин.
— Не могу, — сказал Федя. — Я плачу за радио, поэтому я слушаю все, что передают.
— Но как ты его заманил? — недоумевал Хворостухин.
— Секрет на секрет. За мной все собаки увязываются. А я их переправляю. Дружку своему — Фиме Придорогину.
— Как ехать к Фиме? — спрашивает Женька.
— Какао вперед!
Хворостухин отдал.
— По Казанской дороге. Деревня Слизнево. Но уговор: Фиму Придорогина не бить!
Федя — бархатные губки был настоящим другом.
глава 2
Животное! Назад к природе!
Сели в электричку. Женька у окна. Хворостухин рядом. Повеяло свободой.
Я люблю отплывать, менять курс, переезжать с места на место, а то надоедает один и тот же вид из окна. Особенно хорошо лежать на верхней полке в пароходе, поезде или лететь в самолете, когда мимо окон проплывают незнакомые дома, реки, облака. Вот это я люблю. Мне нравится плыть, и плыть, и плыть, и ощущать, что пропускаешь школу.
Конечно, влетит за это дело: на ночь глядя — в какое-то Слизнево. Надо было Юрику позвонить. Он поехал бы с ними. Мало ли! Банда ведь! Разветвленная банда!
Темнеет. А Семен Семенович задиристый, но хилый. Он сам признался: «Я, Жень, чуть какая опасность — цепенею и все. И ничего не делаю». Сможет ли она его защитить, если что?
В интернате будут песочить — ладно. Кто это сказал? Главное, не забиваться трусливо в угол, подвиг за подвигом, вот и не узнать мир!
Вся Женькина семья склонна к подвигам.
Дедушка, папин папа, в Женькины годы вовсю уже бился на баррикадах. Была как раз революция девятьсот пятого года.
Папа — лавинщик! Палит по лавинам из пушек.
Мама восхищается героическими личностями. Читает газету и говорит папе:
— Надо же! В девяносто девять лет человек покорил Фудзияму! Я могла бы влюбиться в такого! А ты мог бы полюбить женщину, которая в девяносто девять лет покорила Фудзияму?
— Ну конечно, — ответил папа, — Фудзияма — это же не хухры-мухры!
Юрик вообще «профессиональный герой». То на Севере из ледяной воды вытащил двух утопающих детей! То в деревне вытащил коров из горящего коровника. А однажды спас от смерти Женьку, когда она в лодке подавилась огурцом. Другой бы растерялся, а Юрик — нет. Он взял ее за ноги и так стал трясти, что огурец вылетел и упал в воду!
— Алмаз, Алмаз, на кого ты меня покинул? — бормочет Хворостухин. — Мы с ним на день не расстаемся! Я в санаторий в Анапу приехал с ним по профсоюзной путевке. Они: «Мы не принимаем с собакой». А я им: «Куда же я ее теперь дену?» Они: «Да куда хотите. Снимите ей квартиру». Я снял ему комнату с видом на море.
«Алмаз, Алмаз, — думала Женька. — Хоть бы ты жив был!.. А то Хворостухин свихнется. Чтобы их всех скособочило, кто убивает собак!»