— Пес — наша связь с природой, — не соглашался Хворостухин. — Мы для этого его и вывели!
— Вы обманом его вывели, — сказал Придорогин, — в каменные джунгли, бетонные колодцы.
— Сгущаете краски! — с укором сказал Хворостухин. — За городом тоже никто не застрахован. У нас участковый врач купил щенка. Бешеные деньги! Уезжал в отпуск, не знал, куда деть, попросил санитарку, дал ей деньги. А санитарка — к ней в получку очередь становится, чтоб долги получить, — взяла, отвезла к себе в деревню и выпустила. Та бегала с дворовыми собаками. И — Боже! Что она привезла! Чудовище разнолапое!
— Подобные случаи порочат мою идею, — с грустью отозвался Придорогин. — Идея такова: «Защита животных ради самих животных!» А не для забав человека. Я занимаюсь собаками, утками, дальше — лебедями, потом — морские свинки… Но в первую очередь — псы… Я их у вас забираю и по своему усмотрению пристраиваю: для охоты на зверя, для охраны жилья, пастухам…
— За сколько «пристраиваете?» — язвительно спросил Хворостухин.
— Недорого, — отвечал Придорогин. — Мне нужны средства, чтобы поддержать свою организацию.
— Какую организацию?
— «ЖИВОТНОЕ! НАЗАД К ПРИРОДЕ!» Я ее председатель и единственный член. Я должен: платить ворам, обеспечивать гигиену в доме — это мой перевалочный пункт, — уход за животными на высшем уровне, квалифицированного ветеринара, кормежку, вывод блох, глистов, чистку псов пылесосом, если кому надо — выщипывание, стрижка. Далее: отучение от вредных привычек методом вкусопоощрения. Твой, кстати, грыз поводок. Но с этим дефектом покончено. Благодаря мне.
— Большое спасибо! — сказал Хворостухин.
— А интересно, кто он? К чему приспособлен? — спрашивает Придорогин. — Я обо всех сочиняю плакаты. Вот о щенке породы бигль:
— А твой? — Фима Придорогин свернул плакат в трубочку.
— Мой наркоман, — объяснил Семен Семенович. — Их в Англии в полиции держат — для поиска наркотиков. Но он артист! Мастерски изображает «бешеного». Алмаз! Сделай «бешеного»!
Алмаз кинулся изображать «бешеного» с такой радостью, будто это как раз и есть его естественное состояние. Он стал кататься по полу, щериться, закатывать глаза и вдруг как дал обильную пену изо рта.
— Фантастика! — сказал Придорогин и насыпал в вазочку сушек. — Ты любишь сушки? — спросил он у Женьки. — Я очень люблю простые сушки. — И наломал для нее штуки три.
Кончилось тем, что они выпили на посошок по стаканчику наливки. При этом Семен Семенович пожелал Придорогину не подвергать городских собак и собаководов столь мелочной опеке. В ответ Фима Придорогин провозгласил тост: «За вольную жизнь и за всех ночных путников», что не могло не покорить Женьку, фамилия которой, как вы помните, была Путник.
И все же, уходя, она взглянула на вешалку — что, интересно, у него за шапка? Шапочка висела вязаная, с помпоном… На прощанье Придорогин вручил им для пса бутылку немецкого тривитамина.
— Почему? Почему мы так плохо думаем о людях? О наших прекрасных людях? — бормотал Хворостухин по дороге к станции. — Как язык повернулся, ей-богу, вопить про какие-то шапки!
— Я всегда всех подозреваю, — сказала Женька. — Это спасает меня от разочарований.
— Но ты лишена удивления!
— Неприятного!
Электричка была почему-то маленькой, нестандартной, детской вроде. Трем пассажирам на скамейке мало места. Все очень тесно сидели, прижавшись друг к другу. Стекла запотели. Общее тепло распространялось по вагону, в зимней электричке здорово чувствуется родственное тепло. Сонное покачивание, позевывание, пошмыгивание носами…
— «Я кровать твою воблой обвешаю», — тихо напевал Хворостухин.
Алмаз спал на полу, под лавкой.
«Еще одна тупиковая версия», — думала Женька.
Однако эта история имела продолжение, причем самое неожиданное.
глава 3
Оценка за независимость
Что за дикие сны ей снятся! Громадные самолеты, летящие низко, над самой головой; поющие негры, расшатанные стулья, письма, которые шлешь, а они приходят обратно.
Женька читала сонник, его продавали в поезде: морковь — стыд и помидоры — стыд, могила — забвение. А это все к чему? Может, к тому происшествию, которое случилось на днях в интернате?