Роберт Матвеевич Посядов решил подарить городу свой монумент — скульптурную композицию «Встреча». Гигантская девушка — вся порыв — мчит куда-то, а мимо нее, сломя голову, тоже весь порыв — летит вперед юноша в пальто.
Край платья и полы пальто соприкоснулись на ветру, а в обожженной глине слепились — не разлепишь. То есть они и разлетались, и в то же время слились воедино! И этот парадокс во всяком, кто любовался композицией, будил романтические чувства. То, чего так не хватает нашим новостройкам.
Тот дом, в котором я живу, ужасен. Вид из окна простой, демократичный: крыши пятиэтажек, гаражи, помойки, много домиков — энергетических распределителей. Ни дерева, ни куста, снег во дворе сходит чуть ли не в июле. В воздухе миазмы.
А все ж иной раз возвращаешься домой, и — тягучий, неуверенный голос скрипки из нашего дома.
Это пиликанье я смело приравниваю к дружескому подмигиванию, о котором мы, кажется, уже рассуждали. К дружескому подмигиванию приравниваю я и монумент «Встреча», подаренный городу скульптором Посядовым.
Свой монумент Роберт Матвеевич выставил во двор и ждал, когда пришлют машину. Ему хотелось, чтобы «Встречу» воздвигли возле кинотеатра «Ангара». Но почему-то, как ни странно, за ней не приезжали. Это всем нам было обидно. А Роберт Матвеевич — тот вообще каждый раз выбегал на шум автомобиля.
И вдруг, о ужас! — что такое? Шел Фред Отуко утром в мастерскую — он у Посядова лепил бюст Конопихиной — и видит: от скульптуры отбиты головы, руки и кое-где отколоты куски!
Фред поднял шум. Сбежались Паничкин, Григорий Максович, толпа ребят. Владимир Петрович, скрепя сердце, позвонил в милицию.
— Свершен акт вандализма, — сказал он. — Прошу приехать — разобраться. Я думаю, это не наши.
Приехал старший лейтенант, студент-заочник юридического факультета. Он с величайшей добросовестностью вертел в руках руки и головы пострадавших героев монумента и крепко подозревал в содеянном интернатских воспитанников.
Так он и поверил, что это не они! Из-за интернатов у него весь участок — повышенной вороватости. То в магазине «Продукты» — там, где самообслуживание, — поймают интернатского с ватрушкой! То после рейдов «тимуровцев» герои войн и революций нет-нет да и недосчитаются чего-нибудь. А в доме сорок семь дробь тридцать три переезжал полковник. На минуту оставил в подъезде диван, приходит, а его нет. «Что за жизнь! — кричал полковник. — Ни на минуту нельзя оставить в подъезде диван!»
«Так, — логически размышлял милиционер. У него было умное милиционерское лицо, острое, с острым носом. — Ночью шел снег. И на отломленных кусках тоже снег.
Значит, дело происходило ночью. Из этого следует, — продолжал он сложную цепь умозаключений, — что нанес повреждения монументу тот, кто ночью не спал. Следовательно, утром он не выспался, и — как следствие — проспал физзарядку! Вот ключ!..» И он спросил:
— Кто утром из старшеклассников не вышел на зарядку?
— Ну я, — отозвался Грущук Алексей.
— Причина?
— Хроническое плоскостопие!
— А может, не выспался? — глядя в упор на Алешу, спросил милиционер.
— Вопрос под ответ подгоняешь, лейтенант! — с довольной дьявольской улыбкой ответил Алеша.
С досады, что ход мыслей угадан, милиционер пригласил Грущука в отделение. Если б не Григорий Максович и вовремя не подоспевший Роберт Матвеевич — все, увели б Алешу на допрос.
Грущук был редкой птицей в этом интернате — он был абсолютно одинок. Ни мам, ни пап, ни бабушек, ни деда, ни родственника завалящего — седьмая вода на киселе — никого.
Правда, однажды его усыновили. Он маленький покладистым был, тихий, все песню пел: «Галактика, Галактика, Галактика…», чем, собственно, и пленил своих приемных родителей.
Однако при ближайшем рассмотрении в Алеше обнаружился дефект: он грыз ногти.
Алешину маму, работника питания, это, понятно, раздражало. Она пыталась отучить сынка от вредной привычки, намазывая ему пальцы горчицей.
Тут прояснился второй недостаток: Алеша — чудовищный аккуратист. Мало того что после горчицы он руки начал мыть по сто раз на дню. Мамины бальные платья, прищемленные дверцей шкафа, он аккуратно подрезал ножницами — чтобы не торчали.
«Порядок освобождает ум!» — ответил Алеша бессмертным афоризмом Григория Максовича, когда разъяренные домашние поинтересовались, зачем он это сделал.
По этим ли причинам или по другим приемные родители от него тоже отказались. Он был дважды отказник и этим бравировал. Алеша скоро осознал, как бессмысленно быть покладистым в этом лучшем из миров, бросил петь про Галактику, закурил и тихое прошлое сменил разбойным настоящим. Он жил в интернате, мечтал стать портным и уехать в Париж.