Я переступаю через порог и, заметив что-то боковым зрением, отшатываюсь в сторону. Со стремянки на меня смотрит сверху вниз человек с дрелью в руке.
Он крепит к стене нечто вроде маленькой камеры.
Я собираюсь что-то сказать, но тут глаза мне застилает мощная плотная пелена штукатурки, осыпающейся со стены. Я, спотыкаясь и закашлявшись в ладонь, иду в прихожую, а за моей спиной начинает реветь дрель.
– Зак? Зак?
У меня пыль в глазах, их режет каждый раз, когда я моргаю. За пеленой слез я различаю крупную фигуру человека, который спускается по лестнице. Каждый его шаг отдается скрипом ступеней.
Сколько их здесь вообще?
– Пола? – мой голос тонет в звуке дрели. – ПОЛА?
Я тру глаза и морщусь, когда пыль въедается глубже. У меня по щекам катятся слезы и затекают под подбородок, когда я поворачиваю лицо в сторону кухни. Мишка должен был залаять. Почему он не лает?
– Зак? – кричу я в тот самый момент, когда стихает шум дрели. Мой голос разносится по прихожей и стремится вверх по лестнице на второй этаж. В нем явственно звучит ужас, даже когда он превращается в эхо.
Пола, наверное, отвела Зака к себе. По крайней мере, ему не придется смотреть на…
– Доктор Джонс.
Я, тяжело дыша, разворачиваюсь к двери, ведущей в гостиную.
– Зайдите к нам, – произносит голос в гостиной.
Это наглое приглашение зайти в мою собственную гостиную излечивает всю мою душевную муку. Теперь мое тело пульсирует злостью, в груди копится яростный жар, пока я не покрываюсь потом в своей куртке. Я быстрым движением вытираю глаза и иду в гостиную.
На меня смотрят трое мужчин. Двое сидят на диване и один – в кресле, каждый держит в руках одну из моих кружек.
– Присядьте, – говорит тот, что сидит в кресле, тем же спокойным тоном. Двое других не отрываясь смотрят на меня с дивана.
– С кем, по вашему мнению, вы разговариваете таким тоном? Вон из моего дома!
– Сядь.
Его глаза полны такой убедительной злобы, что я вздрагиваю, когда встречаюсь с ним взглядом. Я в такой ярости, что меня трясет, и тем не менее я послушно опускаюсь в свободное кресло у камина.
Человеку в кресле около сорока, у него темные волосы с проседью. Костюм и рубашка кажутся слишком тесными для его мускулистого тела. Те, что сидят на диване, немного моложе и покрыты татуировками. У одного из них выбритая голова и тяжелая челюсть, у другого коротко стриженные светлые волосы и следы от прыщей на щеках. Над их головами из угла комнаты за мной наблюдает крошечная камера. Если бы не заходящее солнце в окне напротив, лучи которого отразились от линзы, я бы ее даже не заметила.
Я поворачиваюсь в кресле в поисках других камер и вижу еще одну в противоположном конце комнаты. Она белая, размером с кончик моего пальца и так незаметно сливается с белой стеной и потолком, что я бы не смогла ее рассмотреть, если бы не знала этот дом как свои пять пальцев.
Это не приставы.
– Они здесь в каждой комнате, – говорит человек в кресле.
Все в нем подавляет – от низкого резкого голоса до массивной фигуры, которая едва помещается в кресле. Но доминируют глаза – холодные, пронзительно-голубые, такие светлые и страшные, что я съеживаюсь в кресле.
– Что происходит? – спрашиваю я гораздо менее уверенно. – Где мой сын?
Он наклоняется вперед, чтобы поставить на стол кружку. Я пью из этой кружки каждое утро. Зак раскрасил мне ее сам в подарок на день рождения два года назад. «Самой лучшей мамочке», со звездами и неровными сердечками, с подписью и датой внизу. У меня в горле встает ком.
– Я сейчас скажу кое-что чрезвычайно важное. Не буду повторять дважды, так что слушайте внимательно, не пропустите ни одного слова.
Я открываю рот, чтобы возразить.
– Ваша соседка мертва.
Он так просто это произнес, что я не сразу понимаю ужасное значение его слов. Но когда до меня доходит, это как удар в висок. В мозгу у меня начинает верещать тонкий свисток.
– Ваш сын у нас.
Анна
Четверг, 4 апреля 2019 года, 18:27
Я застываю в кресле, глядя на этих людей.
На короткое мгновение все замирает. В моем сознании – кристальная пустота. Сердце глохнет с болезненным толчком. Воздух застывает в легких. А потом все снова разом обрушивается на меня. Я делаю отчаянный, гортанный вдох, а слезы разъедают мне глаза.
Это неправда… Этого не может быть…
– Доктор Джонс, сосредоточьтесь. Это важно.
Я покорно киваю, одна-единственная слеза ползет по моей скуле.