3.
Облака плывут, за собой оставляя тени,
осторожно, боком, подходят к воде олени.
Ведь олень, как сказано, жаждет потоков водных,
а душа томится в метаньях своих бесплодных.
Ах, душа-криница с прохладной водой разлуки,
а любовь — синица, но тоже не дастся в руки,
и наказан дух за пристрастье к мечам и латам,
и сияет осень речным хрусталём и златом.
4.
Не презирай дыхания отцов,
их отзвучавших мыслей и желаний,
смотри: бредущих к водопою ланей
остановил какой-то странный зов.
Он прозвучал, как памяти призыв,
и медленно рассеялся в пространстве,
и плачут о своём непостоянстве
соцветия рябины, ветви ив.
И если плачешь ты, прими скорей
простое, но целительное средство:
не предавать последнее наследство —
рыдания и муки матерей.
Покуда я о жизни речь веду,
над миром солнце всходит и заходит,
и плачет Суламифь, и молча бродит
царь Соломон в ореховом саду.
5.
Имя — свежая рана
или спрятанный шрам…
Нина, Вера, Татьяна,
Алла, отрок Иван.
Рана тянется к ране,
плачет небо, дрожа:
— Где купцы и крестьяне,
лесники, сторожа?
— Стал строитель и плотник
горстью букв на листе,
как израильский сотник,
что стоял при кресте.
Пусть ночуют солдаты
в неизвестных местах,
не стираются даты
на незримых крестах.
Кто не значился в списках.
тот живёт без затей
в поминальных записках
наших бедных детей.
6.
Не наяву и не во сне,
не в жизни, не в кино
тащил отшельник на спине
пшеничное зерно.
Летел орёл — и был таков,
лев рыскал — и пропал.
И семь железных башмаков
отшельник истоптал.
Но он внезапно занемог
в пустыне у скалы:
его, наверно, сбили с ног
воздушные валы.
Дополз отшельник до реки,
как камень, лёг на дно…
И вот сквозь кисть его руки
растёт — рассудку вопреки —
пшеничное зерно.
* * *
Я б хотела сюжет сочинить о любви —
и с небесных высот начинается спуск,
и опять на шершавой ладони земли
появляется странное слово «моллюск».
Известковая башенка, свиток морей,
испещрённый рисунками знаков и нот —
словно царственный барс среди прочих зверей
или чистый алмаз среди горных пород.
Всё, что было, прошло, как проклятье и грех,
всё свершилось — и словом оправдана плоть, —
будь ты ангел, моллюск или грецкий орех,
горсть воды ключевой или снега щепоть.
Будь ты солнечный луч иль случайный ожог,
иль с заоблачных круч непонятный прыжок,
или ветер в эфире, полёт и разбег,
или слово о мире — живой человек…
* * *
В страну отражений, в отчизну ничью
бумажный кораблик плывёт по ручью.
Прозрачный поток берегами зажат,
над острой осокой стрекозы дрожат.
А в небе, где солнца пылает костёр.
бумажный журавлик крыла распростёр.
Так жизнь человека, простая на вид,
заплачет, увянет, утонет, сгорит,
но в землю забвенья, на самое дно.
бесшумно горчичное ляжет зерно…
* * *
Используя энергию страстей
и притяженье трещин и провалов,
я попадаю в царство минералов
и временем обглоданных костей.
В лесу прекрасно-искажённых лиц,
средь каменно-растительных радений
безумствуют во впадинах глазниц
дрожащие стрекозы сновидений.
Беззвучного страдания эмир,
жестокий царь окаменевшей крови,
ты ль звал меня на этот странный пир
молчанья, воплотившегося в слове?
Тебя ль обвил любви прохладный лён,
лён белоснежный, лён голубоглазый —
и ты свернул пространство, опалён
всего одной непоправимой фразой?