С каждым толчком сердца желание всё больше овладевало им, дурманя голову и парализуя волю. Мирное счастливое состояние покинуло его; на смену ему пришли волнение и возбуждение, и в голове его сами собой стали крутиться картинки с дальнейшим откровенным продолжением этих ласк.
— Илия, — он жестом, пожалуй, слишком резким отнял у неё свою руку и постарался отодвинуться, — давай на этом закончим.
Она обернула к нему удивлённое лицо, не понимая причин этой внезапной холодности, и вздрогнула, обнаружив неожиданно для себя в его глазах совершенно хищное горящее выражение.
У неё совсем не было опыта такого рода, но она знала об этой стороне отношений из книг и от подруг, поэтому поняла, что значит этот взгляд. Это потрясло её — она впервые сталкивалась с тем, что пробудила в мужчине страсть, — и смутило.
Она сама, должно быть, ещё не была готова к углублению их отношений, но мысль о том, что он желает её — а она, она не удовлетворяет это его желание! — показалась ей совершенно кошмарной и мучительной. Острое чувство вины перед ним прошибло её насквозь.
Вина эта ясно отразилась на её лице, а вот глаза — глаза блеснули отчаянной решимостью — и по этой решимости Леон догадался, что никакие моральные терзания её мучить не будут, и она просто откажется от того, что считает правильным сама, чтобы угодить ему.
Это понимание неприятно его потрясло; он не хотел, чтобы она жертвовала своими чувствами и потребностями ради него, а, судя по всему, именно это она и собиралась сделать.
— Я люблю тебя, — мягко сказал он, прикасаясь к её щеке.
Глаза её ярко блеснули; она прижалась к нему всем телом.
— Научи меня любить, — внезапно попросила она.
— Разве этому можно научить? — удивился он.
Она заглянула ему в глаза с надеждой и глубокой верой в него:
— Ты всё умеешь, — убеждённо утвердила она. — И так хорошо умеешь учить! — голос её дрогнул.
Её комплимент был ему очень приятен; он улыбнулся, но всё же отметил:
— И всё-таки научить любви невозможно, Илия.
Она нахмурилась и возразила:
— Нет, я уверена, ты всё это умеешь лучше меня! Просто научи меня, как всё делать правильно! — в голосе её прорезалась настойчивая требовательность.
У Леона вырвался смешок.
— Разве это не обесценивает саму суть любви? — попытался вразумить её он. — Что ж будет хорошего, если вместо того, как хочется, делать так, как якобы правильно?
Мнение Илии, однако, не изменилось.
— Да нет же! — воскликнула она. — Я просто хочу делать, как скажешь ты! — пылко утвердила она своё чувство.
В этих отношениях с Леоном сбылись все её заветные девичьи мечты. Он был заботлив и нежен, он был сильным и знающим, он всегда точно понимал, что делать, и на него всегда можно было положиться. И Илия так глубоко погрузилась в эти сокровенные отношения, что теперь ей только одного и хотелось — полностью отдать себя Леону и никогда ни о чём больше не думать, а только во всём повиноваться ему. Она теперь отдавалась ему со всем самозабвением юности, со всем максимализмом первой любви, со всем пылом своего впервые охваченного столь глубоким чувством сердца.
— Но я не хочу, чтобы ты делала, как сказал я, — растеряно возразил ей Леон.
— Да? — удивилась она.
— Да, — серьёзно подтвердил он.
Это сбило её с толку. Она полагала — опять же, из того, что прочла в книгах, и из того, что слышала от подруг, — что мужчины как раз обычно и хотят, чтобы женщина полностью им подчинялась и делала так, как говорят они. Ей, возможно, потому и хотелось так сильно во всём слушаться Леона, что она была убеждена, что именно этого он от неё и хочет — а ей ужасно, ужасно, ужасно сильно хотелось ему угодить, чтобы хоть так отплатить за всё то добро, что он ей делал, и за всю ту нежность и заботу, что он ей дарил!
— А чего ты тогда хочешь? — нахмурившись, решила выяснить Илия, готовая сейчас же перестроиться в соответствии с тем, что от него услышит.
Он выглядел сбитым с толку этим вопросом, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сформулировать чёткий ответ.
— Чтобы ты была собой, — уверенно сказал он.
Илия удивлённо сморгнула, пытаясь переварить этот простой ответ.
Он не очень укладывался в её голове.
Осознав по выражению её лица, что она не уловила его мысль, он принялся объяснять:
— Я люблю тебя, понимаешь? То есть — люблю тебя, — выделил он голосом. — Мне нравится наблюдать, как ты живёшь, как думаешь, как действуешь, как выражаешь себя — в каждом слове, в каждом жесте, в каждом сделанном выборе. Понимаешь? Я люблю тебя, — повторил он настойчиво. — Поэтому больше всего на свете я хочу, чтобы ты была собой и выражала себя.
Слова его были так неожиданны для неё и так не соответствовали тому, что она могла бы предполагать, и так глубоко проникли в её сердце, и так сильно потрясли, что она чуть не заплакала. Часто и беспомощно моргая, она разглядывала его в упор и не могла поверить, что всё то, что он сказал — это действительно правда.
— Я тоже хочу любить тебя так! — наконец, призналась она и попросила: — Позволишь?
— Позволю? — растерялся он.
Усевшись поудобнее, она принялась разъяснять свою позицию:
— Я хотела бы узнать тебя лучше, понимаешь? Ты очень сдержан и очень хорошо умеешь владеть собой, — ввернула она комплимент, который отозвался в его сердце теплом, — но я совсем не знаю, что творится у тебя внутри, — она нежным жестом положила руку ему на грудь. — Ты словно пытаешься уберечь меня от своих переживаний и тревог, скрывая их в себе, — и как мне любить тебя, если ты сам прячешь себя от меня?
Её слова потрясли его. Он никогда не смотрел на свой выбор с этой позиции. Он был весьма требователен к себе и, действительно, полагал совершенно недопустимым выставлять наружу свои переживания и волнения — и было совершенно очевидно, что Илия права в своём упрёке.
— Это будет сложно для меня, — честно признался он, беря её руку и целуя её. — Я совсем не умею раскрываться, — согласился он.
— Ты — и чего-то не умеешь? — с ласковым смешком удивилась она, глядя на него влюблёнными глазами и радуясь, что он не отмёл её слова, как чушь.
Леон подался вперёд, к ней, обнимая и зарываясь лицом в её волосы.
— Вот ты и научишь, — улыбнулся он. — Не всё же мне тебя учить?
Она радостно рассмеялась и нашла его губы своими.
Глава тринадцатая
Леону показалось немного странным, что, когда он пришёл на вызов заместителя госпожи Юлании, то обнаружил в его кабинете и её саму — ведь было бы логично, чтобы она вызвала тогда их обоих к себе?
Впрочем, она сидела, зарывшись в документы, и сделала рукой жест, который можно было расшифровать как «сделаем вид, что меня тут нет».
Молчаливо согласившись с позицией начальства, Леон перевёл выжидающий взгляд на заместителя.
— Сожалею, что придётся затронуть эту тему, — начал он с вступления, — но, полагаю, никто из наших сотрудников не знает Рийара так хорошо, как вы, Леон.
— Мы не были близки, — в сорок шестой раз отметил Леон.
Кажется, уже буквально каждый сотрудник управления вынес ему свои соболезнования по этому поводу, и эта тема уже по-настоящему начала его задевать.
Возможно, потому что с каждым в очередной раз сказанным «мы не были близки» он всё острее понимал суть этой фразы и чувствовал всё большее сожаление по поводу того, что даже не попытался в своё время понять брата, а теперь — теперь уже стало слишком поздно.
«Теперь его уже никто не услышит», — бухнуло его сердце горечью.
— У нас возникли сомнения, — перешёл к сути дела заместитель, — в целесообразности доставки Рийара в Арну сухопутным путём. Вы знаете его особые отношения с магией, — сослался он. — А сухопутный путь не так уж защищён. Сейчас мы рассматриваем возможность вызвать корабль из Арны к нам сюда, в Линейру, чтобы исключить вероятность побега.