Г е н я (улыбнувшись). Впервые слышу.
Н а з а р. Жаль, очень славный хутор. Лежит на шляху Полтава — Сорочинцы, близ Диканьки. Славится на всю Полтавщину. А какие там звезды сияют!
Г е н я. Какие звезды?..
Н а з а р. Очень романтичные. Яркие, крупные, куда поэтичнее твоих киевских.
М а р т а. Братец… Не надо об этом.
Н а з а р. Нет, надо, сестра! Пусть скажет!
Г е н я (настороженно). О чем, дядя Назар?
Н а з а р. О солнце и звездах, о романтике, от которой твоя мать уже на себя не похожа.
Г е н я. Я не позволю надо мной издеваться!
М а р т а. Сынок… Братец!..
Г е н я. Дядя пьян, мама!.. (Назару.) Как вы смеете!
Н а з а р. Извини, племяш, я думал… Извини и давай выпьем мировую. (Наливает.) Будь здоров!
М а р т а. Выпей, сынок.
Г е н я. Ни за что! Не люблю… презираю и водку и пьяниц!
Н а з а р. А если я прошу… На мировую!.. Мы же с тобой родные. Прости, если что не так сказал.
М а р т а. Гриць, дорогой!
Г е н я (берет рюмку). Ну, тогда и меня извините… За ваше здоровье, дядя! (Пьет и морщится.) Да это же обыкновенная вода!
Н а з а р. Не обыкновенная, а романтичная. Ее недавно открыли на Полтавщине. Назвали «гоголевской». А у меня еще в Баку с желудком что-то стряслось. Приехал в Вытребеньки, доктор прописал гоголевскую. Так и я ее цистернами теперь глушу, проклятую!
Г е н я (наливает еще, пьет). Чудесная вода!
Н а з а р. То-то же! Не уступит боржому или нарзану, а ты говоришь — дядя пьян.
Г е н я (виновато). Извините, погорячился…
Н а з а р. Так вот, Гриць, давай-ка без шуток, поговорим. Про Вытребеньки и вообще… Стоит себе хутор над чистым прудом. И Крещатика нет там, и троллейбусы не бегают. А какие романтики живут! Какая слава их ожидает завтра!.. В Вытребеньках богатый клад найден!
Г е н я. Какой клад, дядя?
Н а з а р. А тот самый, за которым спокон веку охотились в ночь под Ивана Купала… Ты читал «Вечера на хуторе близ Диканьки»?
Г е н я. Вы меня обижаете, дядя Назар. Как живых представляю Солопия Черевика и Хиврю, кума Цыбулю и Басаврюка…
Н а з а р. А Вакулу?
Г е н я. И кузнеца Вакулу, который на черте летал за черевичками для своей красавицы Оксаны.
Н а з а р. Хочешь их узнать, познакомиться с ними?
Г е н я. Как — познакомиться?
Н а з а р. Приезжай в Вытребеньки, и будем все вместе клад копать.
Г е н я. С ними?.. Да вы шутите… И какой, наконец, клад?
Н а з а р. Настоящий, драгоценнейший, романтичный!.. (Глянул на часы.) Ой, засиделся! Пора мне.
М а р т а. Куда, родной?
Н а з а р. На поезд. Через час отходит.
М а р т а. Очень уж скоро! И не насиделись, и не наговорились.
Н а з а р. Вот разверну работу, приеду опять — и наговоримся, сестрица. (Гене.) Так приедешь, племяш?
Г е н я. С радостью, дядя, но… дайте подумать, поразмыслить…
Н а з а р. Думай, соображай — все взвесь и приезжай. А пока будь здоров и красив! (Подает руку.)
М а р т а. Дай хоть провожу тебя, братец родной.
Марта и Назар уходят.
Г е н я. Как интересно, как интересно!.. (Достает книжку, садится у стола, читает вслух.) «Николай Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки».
Свет постепенно гаснет. Потом в комнате медленно начинает светлеть. Задняя стена исчезла. Геня спит. Вся последующая сцена — это сон Гени. Зеленая лужайка, пруд, ивы, склонившиеся над ним. Слышится широкое степное: «Э-ге-гей, круторогие!» Появляется О к с а н а, молоденькая девушка, одетая как во времена Гоголя.
О к с а н а (радостно). Наши! С ярмарки возвращаются!..
Чинно шагает С о л о п и й Черевик, сзади, на возу, восседает Х и в р я. Появляется т о л п а п а р у б к о в. Среди них Н а з а р в образе кузнеца Вакулы. Оксана, завидя его, исчезает.
В а к у л а. Да это ж не Оксана… Дьявол на возу сидит!
Солопий Черевик уходит.
Х и в р я. Кто дьявол? А, чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло!.. Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! И отец дрянь, и тетка дрянь. Чего хохочешь? (Слезает с воза.) Да я тебе, чертов сын, ноги переломаю! (Хватает палку, бросает.)
Парубки и Вакула с хохотом разбегаются, а палка попадает в к у м а Ц ы б у л ю, который появляется вместе с П а л а ж к о й.