— Ну и пусть, что на том свете, — заключила я, покорно принимая неизбежное.
— Какое пусть, Ильинская? — рассвирепел отец, сотрясая воздух эхом.
— На то воля Божья, — улыбнулась я робко под рассерженным взглядом тёмных медово-карих глаз.
— Глупенькая моя девочка, — отец наконец-то обнял меня, погладил по сбившимся тонким прядям каштаново-золотистых волос, — рановато тебе Богу душу отдавать, рановато сдаваться. Твоя жизнь только начинается, милая.
— Как рановато? Разве я не умерла, и ты не переселяешь мою душу?
— Откуда и куда переселиться изволишь? Тоже мне нашла Ивана Сусанина, — папенька по-доброму засмеялся, — я и сам, знаешь ли, планирую пока пожить в здравии.
Я опешила и зависла в немом вопросе, во множестве новых, можно сказать, первозданных вопросов.
— Что ты смотришь на меня так? — папа интригующе улыбнулся. — Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я. Привет тебе, привет! Пусть струится над твоей избушкой тот вечерний несказанный свет. Пишут мне, что ты, тая тревогу,
загрустила шибко обо мне, что ты часто ходишь на дорогу в старомодном ветхом шушуне.
— Не надо меня путать и заговаривать Есениным, — я растерялась, услышав стихи любимого поэта, — объясни пожалуйста толком, что происходит.
— Нечего объяснять, — сухо затараторил папка, — тебе выпутываться пора из паутины собственной непутевой жизни. Ты сплела, переплела и запутала паутину себе и другим. А теперь хочешь легко отделаться? В царство мёртвых ей подавай да душу в рай переселяй. О, я стихами заговорил.
— Папенька, ты говоришь загадками, — я призадумалась и грустно ухмыльнулась, — секретики-семицветики, как у Платона?
— Про Платона она заговорила, ишь ты, — отец насупился, — да как же ты могла забыть то своего суженого, небом тебе данного? — пожурил меня отец, и я сникла, ничегошеньки не понимая.
— Небом данного? Леопольда? Я его не забывала. — на глаза навернулись слёзы, отец отчитывал меня, но я не понимала, что сделала предосудительного.
Отец разъяренно замахал руками и зло бросил мне.
— Какого Леопольда, Марта?! Очнись ото сна. Приди в себя. Сколько можно жить в забытьи?! Я понимаю, тебе там хорошо, уютно, и мухи не кусают. Но жизнь продолжается. И от тебя зависит другая, ценная жизнь.
— Но отец, я надеялась, ты меня просветишь, откроешь тайну, что произошло с нами, со мной, с любимым Плутонием тогда 17 лет назад.
— Тебе никто не поможет, дочка, — грустно произнес отец, и душу снова заволокло тяжелой, беспросветной пеленой.
— За что ты лишаешь меня надежды? В чём я согрешила?
— В том, что забыла по своей воле то, что было важно для тебя. Хоть Плутония вспомнила, и то слава Богу. Запомни, ни я, ни тётя Маша тебе не помогут. Помочь себе можешь только ты сама, ты одна, если захочешь. А до тех пор.
— Да как же я вспомню, если столько лет не могла вспомнить? — не выдержала я причитаний отца и всхлипнула. — Что ты со мной как с дитятей разговариваешь, папа? Я взрослая женщина.
— Вижу я, какая ты взрослая, — отец сбавил тон, — взрослые берут на себя ответственность за свою жизнь, борются за свою любовь, а ты плывёшь по течению, наслаждаешься эйфорией беспамятства и предпочитаешь реальной жизни волшебную сказку. Платон — волшебник, Платон — чародей, да? Взрослая женщина бы так сказала про Платона? — голос отца опять повысился. — Нет. Любящая и взрослая женщина бы назвала Платона мужиком, мужиком, что надо, дочка. Как ты измывалась над ним, так и измываешься дальше, эгоистка, вся в мамашу свою.
Лёгкие будто заполнились резко до краёв чем-то вязким, стало нечем дышать. Пространство вокруг потемнело, на небе сгустились тучи. И я увидела, как белая ряса отца окрасилась в кроваво-чёрный, его лицо извратилось, а над головой появились острые, изогнутые рога. Я оцепенела от ужаса — передо мной стоял чёрт вместо отца, или отец и был чёртом, или стал им, или я сошла с ума. Омерзительное нечто с рогами зашипело, расплевалось и ударило меня копытом в живот. Я взвизгнула от опоясывающей боли, что вернулась ко мне, попятилась назад и рванула туда, откуда так бежала восторженно к отцу. Обратный путь оказался короче и быстрее, потому что пол подо мной наклонился, я заскользила и покатилась кубарем вниз, ойкая, набивая себе шишки на и без того ноющем от ран теле. И в самом конце услышала истошный крик Изольды.