Так и хотелось ответить врачу: «Знаете, в моей жизни давно сплошная полоса какафонии». А как я должна была отреагировать на столь радостные новости? Действительно, не я первая, не я последняя, куда не посмотри. Половину своей жизни не помню. А в 42 года начинать новую жизнь, не помня старую, мало заманчиво и перспективно. Муж, с которым мы небом венчаны, бросил меня после 15 лет совместной жизни ради беременной любовницы, с которой мне изменял и до замужества. Муж, из-за которого я и не помнила половину своей жизни и любимого Плутония. Меня похитили, порезали вазой, придушили и лишили голоса…права голоса. И никто, кроме Изольды и Леонида не знал, где я нахожусь. Я почувствовала себя героиней какой-то слезливой мылодрамы, с одной загвоздкой, что по закону жанра в сопливых мелодрамах героиня в конце всегда за 5 минут до титров: всё вспоминала, её спасал романтический герой, да-да тот самый, которого она забыла в начале фильма, затем героиня воссоединялась с дочкой и с героем опять же, а злодеев через одного ждала кара небесная, и…жили они дружно да долго и счастливо, в мире, согласии и любви. Я же склонялась к тому, что в жизни, моей реальной жизни наступил переломный, безвозвратный и грустно-финальный момент, минорный аккорд, провозгласивший устало: «Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец!».
Тем временем Владислав Григорьевич что-то принялся записывать мне в анамнез и бодренько заговорил.
— ДМБ-терапия, эндоларингеальные инстилляции лекарств, психотерапия, — врач потеребил забавно свою бородку и задорно хохотнул, — у нас с вами будет насыщенная программа лечения, а потом вы как заголосите звонко. Главное — положительный настрой и безоговорочная вера в выздоровление.
«Какие инсталляции лекарств?», — спросила я, естественно, саму себя и вдруг подумала про тётю Машу, вот, кто бы мне вернул голос своими чудодейственными травами на раз-два. Но я не знала, как связаться с Марьей Тимофеевной. Да даже, если бы и знала, и хотела обратиться за помощью к ведунье, мне никто не позволил этого сделать. Липатов бы просто никого ко мне не подпустил. Я понимала умом, что бывшему я безголосая на руку — не сдам его, куда следует. Да и от Изи ничего хорошего я не ждала, была уверена, что она меня по старинке напичкает психотропами, затуманит мой разум, и поминай как звали. Я закрыла глаза и мысленно запела песню, отражающую мою суровую реальность.
Скоро рассвет, выхода нет.
Ключ поверни и полетели.
Нужно писать в чью-то тетрадь.
Кровью, как в метрополитене
Выхода нет.
Выхода нет.
Где-то мы расстались, не помню в каких городах,
Словно это было в похмелье.
Через мои песни идут и идут поезда,
Исчезая в тёмном тоннеле.
Лишь бы мы проснулись в одной постели.
Захотелось уйти в похмелье, забыть и глубокий сон, чтобы проснуться потом, когда туман рассеется, и жизнь наладится. Я подняла руку и жестами показала врачу, что мне нужны лист и ручка. Владислав Григорьевич оживлённо отреагировал на мою пантомиму.
— Как же я сразу не догадался, предложить вам написать мне, — старый и добрый врач стукнул легонько себя по лбу, протянул мне планшет с листами и ручку.
«Снотворное», — написала я и вернула планшет врачу. Он смотрел то на меня, то на единственное написанное мной слово и сдвигал густые брови на переносице, явно задумавшись над моей просьбой, в которой я не видела ничего предосудительного. Можно было написать поподробнее: «Уважаемый Владислав Григорьевич, пациентка Марта Юрьевна утомилась и желает покоя и сна, не соблаговолите ли вы выдать ей парочку пилюль снотворного для качественного сна и полного расслабления». Но я не в силах была заниматься переписью населения или писать сочинение на вольную тему, сократив свой посыл до одного лаконичного и доступного для понимания слова. Врач же истолковал мои слова…слово иначе и, по всей вероятности, заподозрил в суицидальной наклонности, покосившись на меня недовольно. Я уж было собралась со своим оптимистичным доктором объясниться и схватилась за планшет, как в палату вошла Изольда с капельницей и таблетницей, в которой несомненно было снотворное и не только.