— Можно без загадок и твоих метафорических изречений? Я тебя не понимаю, папа Юра.
Ильинский театрально закатил глаза и надул губы, как ребёнок, у которого отняли конфету, что меня позабавило. Отец Марты всегда умел и любил пошутить над собой и над остальными.
— Слышал, что в одну реку нельзя дважды войти? — серьёзно спросил он.
— Допустим. Опять мы возвращаемся к реке. — вяло улыбнулся я.
— Но ведь у любой реки два берега, — старик хлопнул рукой торжествующе по столу, — стало быть, и войти в реку можно дважды.
— Возможно, я уловил суть твоей глубокой мысли. — я призадумался, что-то было в словах Ильинского дельное. — Как мне помогут эти твои молочные реки кисельные берега?
— Надо понять мотив Леонида. — отец Марты поднялся и направился к окну, всматриваясь вдаль.
— Леопольда, — схохмил я, за что получил подзатыльник тут же.
— Шутки шутить изволите, Платон? — от воспитательного тона Юрия Георгиевича у меня по телу пробежал холодок. И я почувствовал себя несмышленым, неопытным юнцом, который просит совета у отца, как понравиться его дочери, которая изумительно готовит пирожки с голубикой.
— И какой у вашего зятя может быть мотив? — я тихо заржал, ожидая новую оплеуху, но папа Юра задорно потрепал меня по плечу.
— Очень остроумно, молодой человек, — хитро ухмыльнулся он и добавил строго, — но я повторю свой вопрос. Где ваш с Мартой ребёнок, Платон?
— У меня встречный вопрос, — я сглотнул, — Марта была от меня беременна?
Пришла пора удивляться Ильинскому. Он изогнул посеребренные брови и вцепился в меня ошарашенным взглядом. Папа Юра, видимо, и предположить не мог, что я не знал о беременности Марты. Но не мне же одному открывать рот от изумления и диву дивному дивиться? У нас то Марта не помнит, то я не в курсе, то Леонид что-то задумал невообразимое. Сплошные секретики-семицветики, как сказала бы любимая.
Я проснулась в слезах, мокрая, хоть выжимай подушку и ночную сорочку. И зачем тётя Маша только заставила меня смотреть в это дурацкое магическое зеркало? В пламени свечи я увидела то, что не хотела…то, что освежило мою память, скрасив один из пробелов, но разбередило сердечные раны и растревожило душу. Я увидела день, когда Платон признался мне в любви. В тот вечер я впервые подумала уйти от Липатова насовсем, застав его в объятьях местной певички.
— Потанцуем? — Платон протянул мне руку. Я поискала глазами Леонида — любезничает с какой-то официанткой, как всегда — непоколебимый кобель.
— У меня ревнивый жених, — усмехнулась я и придала лицу пафосной серьёзности. Помощник отца проследил за моим взглядом и лукаво прищурился, улыбаясь глазами, но промолчал, за что я мысленно его поблагодарила. Мне и папеньки хватало с лихвой с причитаниями про блудливого и шкодливого Леопольда. Бедный котик из советского мультфильма, за столько лет наших поминаний его всуе мультипликационного героя явно замучила икота.
— Один танец, обещаю держать себя в руках, — юноша потянул меня к себе, обнимая за талию, — но не в рамках приличий.
Я зарделась и уткнулась лицом в его плечо, крепкое не по годам. Мы медленно двигались в такт музыки, Нинель, с которой после в закулисье будет предаваться утехам мой будущий-бывший муж, чувственно напевала о любви и навевала на нас с Платоном что-то неведомое мне ранее, волнующее.
Не небом едины увы.
Но необходимы мы
Друг другу с тобой.
Любимый мой.
Мы расстанемся на рассвете.
Годы пройдут и столетья.
И померкнет однажды солнце нашей любви.
Но всему вопреки
Я не забуду образ твой
Никогда.
В памяти вечно своей храня.
Не небом едины одним.
Вместе пока мы любим.
Ведь любовь дана нам свыше небес.
— С рифмой у Нинель не очень, — прошептала я.
— Брось ты, рифма какая-то, — Платон заглянул мне в глаза, ох, этот его завораживающий, пьяный без вина взгляд каре-голубых глаз, — наслаждайся моментом, — горячо выдохнул юноша в мои губы, поглаживая нежно спину под распущенными волосами, и наши тела слились в одно.
— Плутоний, — я провела рукой по его шее, и он вздрогнул.
— Да? — юноша развернул меня к себе спиной, и я почувствовала, как снизу в меня упирается что-то твёрдое, горячее.